– Что будем делать? – спросила я.
С удрученным видом он пил херес.
– Магда действует мне на нервы, – сказал он. – Я совсем разбит.
– Люди несносны. Мне никого не хочется видеть.
– Мне тоже.
– Я чувствую себя постаревшей и усталой…
– Давай поедем в Малагу.
Он потянул меня за руку, но я не двинулась с места. Мне становилось не по себе при мысли, что предстоит еще одна бессонная ночь.
В четверг, в день Сантьяго, Энрике на рассвете привез меня домой, а в час дня заехал за мной, и мы поехали обедать в Малагу. Рафаэль не ночевал дома, и я поймала себя на том, что говорю с детьми тем холодным, бесстрастным тоном, каким в детстве обращались ко мне приятельницы матери, справлявшиеся, сколько мне лет или как мое здоровье; их тон вызывал у меня горечь и обиду на взрослых, говоривших, как фонографы. Мне стало смешно и стыдно от этого открытия, и, чтобы как-то утешиться, я сказала себе, что жизнь с тех пор здорово изменилась. В мое время дети входили в дом на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, теперь Рафаэль и я делали то же самое, чтобы скрыть от племянников истинное положение вещей. Будь мои родители живы, они бы умерли от смеха.
После завтрака я позвонила родителям Рафаэля и извинилась, что не звонила раньше. Я объяснила, что из Парижа приехали наши друзья, и нам с Рафаэлем пришлось повсюду сопровождать их. Трина, как обычно, жаловалась на свою мигрень: «Второй день глаз не смыкаю. В висках будто буровые машины стучат… Аспирин не помогает нисколько…» Я спросила о Лауреано, и она сказала, что он чувствует себя хорошо: «У него железное здоровье. Он всю свою жизнь только и делал, что следил за ним. В отличие от меня несчастья его совсем не трогают. Он всегда спит спокойно… Знает, что всех нас переживет». Только через полчаса мне удалось повесить трубку, однако не раньше, чем я пообещала приехать к ним завтра с детьми.
Машина Энрике ждала за углом, и я села рядом.
– Куда бы нам поехать?
– Куда хочешь.
– В любое прохладное место, – сказал Энрике. – Этот проклятый ветер…
Мы остановились у павильона в парке, и Энрике попросил «Куба-Либре»[25] и можжевеловую водку.
– А сеньоре?
– То же самое. И побольше льда.
До ярмарки оставалось всего две недели, и на площади уже устанавливали карусели, тиры и аттракционы. Вокруг нас сидели спешившие на корриду люди, хотя до начала оставалось еще больше часа.
– Кто сегодня объявлен в афише? – поинтересовалась я.
– Маноло Сегура, Диего Пуэрта и Грегорио Санчес.
– Диего Пуэрта великолепен.
– В Севилье я видел Монденьо, и он мне очень понравился.
– Я бы отдала все на свете, лишь бы посмотреть праздничную корриду. Будет «Ловкач» Луис Мигель Ордоньес.
– А ты разве уже уедешь?
– Не знаю. Я же говорю тебе, что все зависит от назначения Рафаэля.
– Я думал, что за последнее время у него возникли некоторые осложнения.
– Ему хотели дать подножку, но он вроде сумел их обойти.
– В министерстве мне сказали, что это Лукас постарался.
– Вероятно, Хавиер просил Рафаэля приехать в Мадрид реабилитироваться. У него ведь еще сохранились кое-какие связи.
Мы говорили, словно чужие, и, когда официант принес коктейль, я выпила и предложила возвращаться домой. Энрике осушил свой бокал и подозвал официанта.
– Сколько?
– Двадцать две песеты, сеньор.
Энрике сунул ему бумажку в пять дуро, и мы сели в машину. Регулировщик заставил нас свернуть на улицу Гильена Сотело, и на окраине города мы остановились у дежурной аптеки, где Энрике купил «алка-соду».
– Давно голова так не болела.
– Притормози, если увидишь бар.
– Э, можно потерпеть.
– Нет, – сказала я. – Тебе сразу станет легче.
В Перчеле мы, словно больные, остановились попить минеральной воды. Энрике растворил в стакане несколько таблеток.
– А ты?
– Дай одну.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Я совершенно одурел.
– Вернешься в Чурриану, сразу ложись в постель. Тебе надо немного отдохнуть.
Я машинально взяла его за руку, и он поцеловал мои пальцы, рассеянно глядя на улицу.
– Давай я поведу машину.
– Не надо. Сколько я вам должен?
– Шесть песет, – ответила хозяйка.
– Ты не хочешь выпить кофе?
– Я хочу остаться один.
Когда я вернулась домой, пробило половину шестого. Калитка была приотворена, и я вошла в сад без звонка. Я думала, что Рафаэль еще не вернулся, но нашла его в зале, он слушал пластинку Лионеля Гэмптона.