— Да что вы с ним, с паразитом, себе нервы-то треплете. Это же хулиган, пьяница! Плюньте вы на него, — принимается утешать заплакавшую Свинюкову Тамара.
— Знаю, что пьяница. Да ведь сколько мук с ним вынесла. Сколько здоровья ему отдала. Когда он болел, я ж неделями не спала, все у кроватки сидела. И то ему, и это, и все-все сделаю. Он же спортсменом мог стать самым лучшим. Вот только нога ему всю жизнь и поломала. А что за волос такой, не знаю. Конский, что ли, который в воде водится. И как он в кости залазит? Сволочь такая. А до чего Сережу в школе хвалили. Он и приемники сам собирал, и рисовал им всегда. А теперь вот... — И, рыдая, Свинюкова выходит.
— Да, дал он ей вчера, дуре старой, по мозгам. Заслужила, видать, — тихо и радостно произносит Тамара. А она его все хвалит. Мы на той неделе стояли с Корзухиной из архива на такси. Смотрю, прется этот черт хромой. С другом. Пьяные, сволочи. И на стоянку. А перед нами девка стояла. Лет двадцати. Так они к ней. У нас, говорят, хата есть, поехали. А она-то, дура, неужели не понимает, что их двое. Значит, по-всякому.
— И что, поехала? — вся трясется желанием слышать подробности, неведомые самой рассказчице, краснея, Людмила.
— Поехала, полудурок. Я ей так и хотела сказать, а потом думаю, ну что я буду ввязываться. Пусть делают что хотят. — Тамара замолкает, продолжая работу. Действия ее просты, как и других, она переводит через кальку чертежи. Со временем этих женщин заменят машины, которых пока просто мало.
— Здравствуйте, девочки! — приветствует вошедшая Роза Алексеевна.
— Приехали? — будто бы не веря глазам своим, выкатывает белки Людмила. — Ну что там? Расскажите!
— Какая трагедия! — кричит Роза, ухнув на стул, и фиксирует виски большим и безымянным пальцами. — Вот так подарок!
— Что такое? Кому подарок? Какой? Вы что, ездили к этой самой Насте, то есть где она утонула? — всполашивается, теряя сны, Кай.
— Да, да... У нее ж у дочери сегодня день рождения и двадцать вторая годовщина со дня свадьбы. Все в один день, а она вот... — И Роза бессмысленно упирается глазами в пол, разведя ладони.
— Да, это несчастье. И не знаешь, где смерть найдешь, — вступает в разговор, будто и не выходя из него, Свинюкова. — А вы, Роза Алексеевна, узнали, как все было?
— Да, Олюшка, узнала. — Роза Алексеевна закуривает сигарету. — Из колхоза почти все уже уехали. Командировка кончилась. Настя осталась, хотела еще немного пожить, а приехать в понедельник прямо на праздник. А вчера вот и утонула. Говорят, часов в шесть пошла с тремя мужиками в лес. Взяли литра четыре. Поддали, видно, хорошо. Встретили, когда уже из лесу шли, сына председателя. Допризывника. Ехал на мотоцикле. Настя ему говорит: «Подвези». Он говорит: «Вот встречу отца, отвезу и приеду за вами». Приехал, взял Настю. Когда поехали, упали в лужу. Извалялись, конечно. Парнем она, думают, тоже попользовалась. Когда мужики подошли, то мотоцикл валялся в луже, а Насти с мальцом не было. Стали кричать. Те вышли из леса. Ну, мужики им помогли с мотоциклом. А Настя решила после всех этих делов обмыться. Пошла к реке около плотины. Встала на валуны. А они скользкие. Может, она поскользнулась, может, ее от пьянки да от любви качнуло — упала. А река там бурная. Отнесло сразу на середину. Напротив реки дом. У окна два мужика сидят. Братья. Самогон жрут. Старший увидел Настю и говорит: «Что это там за морж объявился? То нырнет, то вынырнет. Надо же, в октябре такое купание устроить». Младший посмотрел и сообразил — что-то не так. Ну, вышли они из дому. Спустились к реке. Старший полез в воду. Поплыл. Когда был уже рядом, Настю скрыло. Он за ней. Вынырнул, да опять рядом. Течение сильное. Ее в водовороте крутит. Барахтается. Мужик не может до нее добраться. На мосту люди стоят, смеются. Не понимают, что баба тонет. Кричат ему: «У тебя с ней на таком течении ничего не выйдет!» А она скрывается, а выныривает в другом месте. Младший брат по берегу бегает, зовет на помощь. Сам-то он после больницы. Ему и бегать нельзя. Потом люди понемногу поняли, что дело серьезное. Сбежались к воде. Взяли лодку, багры. Вытащили минут через тридцать. Положили на землю, а вот ложить-то, сказал доктор, было нельзя — надо было трясти!..
— Да, ложить ни в коем случае... — подтверждает Свинюкова.
— Пульс, говорят, еще бился, — продолжает Роза, затушив о каблук сигарету. — Ну а помощи-то там никакой. Воскресенье... Пока до центра довезли, там уж и совсем делать нечего. А все пьянка. Она, говорят, и в колхоз-то ездила, чтоб поддавать. Перед отъездом только и говорила: «Скорей бы в колхоз!» А сердце больное, врач так и сказал — ей стало плохо с сердцем. С жары да в ледяную воду! Меня, помню, тоже прихватило. Загорала, загорала — и бух в воду. Так верите, пополам согнуло, ни туда ни сюда. Да, бывший директор ее в колхоз не отпускал. А этот заморыш сразу отправил. Теперь хочет с себя ответственность снять. Что и воскресенье было, и командировка кончилась... Но баба до чего была отчаянная. Прошлым летом села без седла на необъезженную лошадь... Ой, девочки! Меня всю прямо колотит. Семье-то какое горе. Дочке пока не говорят, что утонула, говорят — в больнице, скоро выйдет. — Запас информации Розы Алексеевны иссяк, и она замолкает, хищно вокруг себя оглядываясь и все еще шумно дыша. Она — толстеющая неврастеничка, остро пахнущая потом. Пытаясь скрыть хищность глаз за прозрачной шторой очков, Роза лишь усиливает ее бликами стекол.