– Что мне делать? – тихо проговорил Калмир.
– Я же сказал: отдыхай. Можешь разглядывать ночное небо. Сегодня оно ясное и покрыто россыпями звёзд. Их иногда заслоняют качаемые ветром кроны деревьев, но это только к лучшему. Картины, что ты будешь видеть, будут более разнообразными.
– Значит всё дело просто в том, что я буду видеть окружающий мир по-другому? – немного разочаровано спросил Калмир.
– Видеть мир иначе, чем другие, тебе мало? – Людомир приподнялся на своём тюке и повернулся к старому дружиннику, – но вообще всё зависит от тебя. Некоторые мои знакомые задавались сильно волнующими их вопросами и за созерцанием природы находили желанные ответы, а кто-то просто наслаждался красотой, что им виделась. Всё в твоих руках, – снова опустился на солому Людомир и прикрыл свои веки, которые начинали тяжелеть от скопившейся за день усталости. Начинал действовать понемногу и грибной настой. Людомир то открывал, то закрывал глаза, и увиденное не пропадало, когда прикрывались очи, но изменялось: звёзды становились то красного, то жёлтого и синего цветов, хаотично бегали, словно горох только что рассыпанный на пол, а потом звёзды сливались в линии, которые извивались лентами, развеваемыми ветром. Чувства были малость противоречивы: мир стал вдвойне живее, всё менялось в два раза быстрее, при этом сам Людомир моментами чувствовал себя застывшим в студне: предметы вокруг плавно, но быстро изменялись: как будто он замедлил скорость бытия.
Калмир ощущал нечто похожее: он будто бы отделился от окружающего, которое кардинально менялось за то время, что Калмир просто успевал моргнуть или повернуть голову. Он чувствовал, что растворяется в вечере, небе, воздухе и самой соломе, на которой он лежал, снова становясь единым целом с миром, как когда-то были первые люди, не вступившие на тропу стяжания, наживы и бесплодных стремлений. Душа Калмира была обнажена и открыта, ему начиналось хотеться плакать от умиления, что, в принципе, часто бывало с теми, кто пил грибной настой.
Калмир не видел тех галлюцинаций, что Людомир, но у него сильно изменилось восприятие мира. Особенно начали его привлекать появившиеся пушистые, словно баранья шерсть, облака, степенно проплывавшие куда-то по своим делам. И эти облака ожили для Калмира. Большое, пузатое к низу облако превратилось в толстого купца с тоненькими ножками, уносящими дряблую тушу от разбойников, облаков поменьше. За ними мерно двигались медведи, добрые мишки, также с тонюсенькими лапками. Лесные цари вели за собой лис и зайцев, оленей и рысей. Весь лес, с гипертрофированными телами и усохшими конечностями, будто на небе они и не нужны, чтобы летать, выстроился в неведомую и необъяснимую, но весёлую процессию ради одной только им известной цели.
Эти же невероятные облака, превращавшиеся из одного персонажа в другого, вместе с ночным небом, несмотря на отсутствие солнечного света, казались невероятно яркими и насыщенными. Скупые краски небосвода казались сочными, отчётливо можно было разглядеть сотни оттенков темно-синего и серого, которые пронзались ярким и холодным светом звёзд.
– Что я делаю? Куда я потратил столько лет своей жизни? Молодые годы не вернуть: они ушли быстро и безвозвратно. Всю жизнь жизнь-то и откладывал я на потом. Нагуляться хотел после того, как примут в дружину. В дружину приняли – сразу женился. Жену любил в перерывах между походами, думая, что у нас ней ещё много лет впереди. А Великая Мать, или боги, её забрали быстро. Что мне осталось сейчас-то? – проносилось в голове у Калмира. Его сердце больно сжимала тоска, кислотой прожигавшая всё нутро. Но в то же время Калмир видел постоянно менявшиеся облака, которые звали его с собой. Особенно сильно ему захотелось встать и улететь за тучкой, которая так сильно напоминала рыжую девчушку из Деревни Водяного. Но дело было и не только в ней. Калмира тяготило и то, что жизнь его была однообразной, какая-то неведомая предопределённость вела его навстречу к неизбежному концу, который уже был, на самом деле, очень близок. И Калмир это понимал, как осознавал и то, что столько не успел сделать того, чего ему так сильно хотелось. Мешал долг перед князем, страх перед неизвестным, останавливала и боязнь всё бросить и начать жизнь сначала. Тьма перемен была страшнее тусклого света бытия. И тут Калмир завидовал Людомировой храбрости. Не на поле битвы. Калмир в бою не был трусом. Он завидовал, что этот жаркий, южный язычник не боялся жить своими страстями и чувствами: дружил с князем так искренне и крепко, что ничего не жалел для своего правителя, но сумел послать князя ко всем чертям, как только ему вздумалось это. Людомир любил и ненавидел всем сердцем на полную. И Калмир в душе хотел также.