Дверь терема оказалась заперта, причём мне показалось, что она была чем-то подпёрта. Настолько Калинич никому не доверял. Даже собственным слугам, многие из которых тоже ненавидели его. Пришлось лезть на веранду на втором ярусе, чтобы тихо пробраться вниз и отворить мне дверь. Мой парнишка (смелый малый: не побоялся лезть в дом, где был Бар) открыл нам врата. Он потом мне рассказывал, что действительно дверь была заперта на дубовые доски вместо засовов. Парень же провёл меня с тремя воинами (остальные остались снаружи на стрёме) наверх в спальню, где истязали Кислену.
Она хорошо держалась. С уставшим жёлто-серым похудевшим лицом, она продолжала с вызовом смотреть на Калинича и его пса, попутно выкрикивая им обидные оксорбления. Про иссохший стручок толстяка она смешно говорила, – по-детски залился смехом Людомир, а вместе с ним и Калмир. Они оба хорошо помнили тучного боярина, который, одни боги ведали, как совокуплялся при своём огромном жирном брюхе.
– Когда Калинич нас увидел, он только и смог прохрипеть сдавленно что-то нечленораздельное. Да руками стал на нас махать Бару, чтобы тот нас побил. Бар это и попытался сделать. Он со всей своей звериной злостью кинулся на меня (я стоял впереди всех). Но его движения были слишком опрометчивы. Чтобы вырубить Бара мне хватило чуть увернуться в сторону и огреть его коротким посохом, с которым я пошёл в терем Калинича. Надо было видеть, как округлились глаза боярина на его побагровевшем, как сливе, лице. Я думал, Калинича хватит удар. Но вместо этого он попытался убежать, и был сразу мной нагнан.
Я ощущал невероятное облегчение, когда избивал это жирное брюхо. Бил его с тем же расчётом, что и Бар Кислену. Хотел, чтобы он почувствовал, насколько это больно, когда мужской кулак доходит до печени или селезёнки. Он стонал и плакал вначале, потом просто зажался, в надежде, что в итоге выживет. А я и не собирался его убивать. Подлый князь к тому времени, под предлогом предоставления лучшего образования, забрал моих детей к себе в Терем. И забрал их именно тогда, когда я быль в походе. Я бы не дал этого сделать ему. Сбежал, сам бы погиб, защищая их, поднял бы мятеж. Неважно. Если бы я был только рядом…
Голос Людомира заметно дрожал, несмотря на то, что Миндал говорил довольно тихо. Калмир попытался заглянуть в глаза собеседнику, однако тот немного отвернулся от старого дружинника, как бы не хотя до конца открывать, что у него творилось в душе. Калмир же пытался, но никак не мог, до конца разобраться, о чём же думает этот загадочный своенравный язычник.
Людомир вдруг резко сел на своём стоге сена, повернувшись к Калмиру. На его лице уже не осталось и следа печали по детям. Была лишь дерзкая улыбка, отсвечивающая в свете луны.
– Ладно, о моих детях. Сейчас не место и время говорить о них. Вернёмся к Калиничу. Хорошенько помяв это мягкое бесформенное тело, я подошёл к Кислене. Она была в плохом состоянии: круги под глазами залазили на щёки. Было видно, что её не только били, но и не давали спать. Когда я дотронулся до её плеча, вся её гордость, злость и выдержка пропали: она расплакалась, как ребёнок, рыдания душили её. Это был один из немногих случаев, когда я увидел её искренней. В тот момент, когда Кислена почувствовала защиту, она позволила себе сломаться.
Я укутал её дрожащую в свой плащ и, взяв в охапку, вынес к лошадям. Нам пора было уезжать. Обратного пути в Авиридан Кислене и моим воинам не было. Нам надо было уходить. Срочно. Кислену и воинов я мог снабдить деньгами и подсказать, куда ехать. Тут было просто. И я начал действовать по задуманному плану.
Мы сели на коней и помчались на Восток к Древесному морю. Здесь леса дикие и затеряться просто. Вдобавок я хорошо в них ориентируюсь в отличие от княжеских воинов. Тут же легко уйти вверх по реке в Вольные города на Севере, где руки князя с трудом уже могут достать неугодных ему.
Прощаясь со мной, после того, как я довёз её до места назначения, она плакала. Из благодарности и грусти, что расстаётся со мною. Жаль, что зачастую людям приходится пройти через многие страдания, порой нечеловеческие, чтобы стать добрыми и простыми. Она уже не была прежней. И насколько я знаю, такой милой и оставалась.
Мои воины тоже не скрывали слёз, наши пути с ними расходились. Мы через многое прошли вместе: они знали, что я готов умереть за них, а я – что они – за меня. Я крепко обнял каждого из них и посмотрел в глаза. Каждому раздал немного золота и письма моим друзьям, проживающим в разных уголках света, чтобы те помогли моим беглецам.