Она улыбается и сжимает руку Элиаса.
— Ты ведь была в концертном зале, когда произошел несчастный случай?
— Верно.
Она не стала поправлять, что несчастный случай — это лишь официальная версия, а на самом деле все это было спланировано.
— Да, я единственная, кто выжил в концертном зале. Мне очень повезло.
— Нам тоже повезло, что ты выжила; не только малышу Элиасу, но и всем, кто познакомился с тобой здесь. Но вас ведь не двое? Есть, видимо, и сеньор Мария?
— Нет, — смеется она. — Никакого сеньора Марии. Я одинока. Но у меня есть еще один ребенок. Дочь Маргрет осталась в столице. Ей двенадцать, нет, тринадцать лет.
— Где она? Почему не приехала с тобой?
— Она… отказалась ехать с нами. Ушла из дома. Живет с друзьями в бывшем мебельном магазине. Я… я звоню ей каждый день, у нее все хорошо, но я смертельно боюсь за нее. Собираюсь убедить ее приехать сюда как можно быстрее.
— А скажи мне, дорогая сестра Мария, как она смогла отказаться поехать с тобой? Разве она не слишком мала, чтобы принимать самостоятельные решения?
Марию прошиб пот.
— Маргрет всегда была самостоятельной. И решительной. И еще… я оттолкнула ее, после того несчастного случая. Пила, недостаточно заботилась о ней, и она не может мне этого простить. Но сейчас я бросила пить. Пришла в себя. И собираюсь убедить ее вернуться. Я сделаю все, чтобы убедить ее приехать сюда.
— Вы слышали, братья и сестры. Поможем Марии и Элиасу вернуть Маргрет? — спрашивает Эрн Ульв, зал аплодирует и скандирует: «Да, обязательно, дорогая сестра Мария».
Элиас прыгает от радости: мама, они собираются нам помочь.
— Когда соберем урожай, мы выделим тебе в помощь несколько сильных мужчин, чтобы вы поехали искать твоего ребенка, — обещает Эрн Ульв.
Мария так благодарна, что обнимает его, не скрывая слез.
— Спасибо, — шепчет она ему на ухо.
— Буду рад помочь, подруга, — тихо отвечает он, крепко прижимая ее к себе.
Она, смеясь, кладет скрипку под щеку, взмахивает смычком, в зал льется музыка, наполняя собой братьев и сестер; они сидят и слушают, закрыв глаза, сытые и умиротворенные, и накопленная в поле усталость отпускает их.
Он приходит к ней ночью, она вздрагивает, когда открывается дверь, не сразу видит, кто пришел.
— Что ты здесь делаешь? — шепотом спрашивает она, стараясь не разбудить Элиаса.
Наверное, у него есть новости о Маргрет, но он только трясет головой, садится в кресло у окна, безучастно смотрит на нее.
— Ты же знаешь, что я здесь делаю.
Маленькая комната на чердаке вдруг начинает сужаться.
— Подожди, не буди его, — просит она, медленно поднимаясь и хватая Элиаса в охапку.
Она выносит сына из комнаты, стоит в коридоре, обдумывая побег. Мысли, планы, расчеты роятся у нее в голове, она думает о вечерних посиделках, картошке, пути в столицу и предстоящей зиме, осколке стекла и бутылке джина, мужчине, который стоит сейчас в ее спальне, о его бесстыдном требовании, но прежде всего об Элиасе и Маргрет, о сильных мужчинах, которые поедут с ней в столицу забрать ребенка, он обещал.
Она не стучит в дверь Инги, просто открывает ее и молча кладет спящего ребенка рядом с подругой, выходит и закрывает за собой. Делает пять длинных шагов по коридору, останавливается у двери и посылает молитву, или проклятие, в вечность, затем переступает через порог с вопросом:
— Что ты хочешь?
— На колени, — отвечает он, расстегивая брюки. — На колени, сестра Мария, я благословлю тебя.
ГОЛОДНЫЙ ДОМ
Хьяльти, просыпайся.
Я не могу открыть глаза, они словно застланы черным туманом. А к конечностям будто привязали гири. Все черно, кроме красной раны на ноге.
Чувствую, как к губам поднесли что-то холодное, вода, боже правый, вода, на лоб положили горячее и мокрое.
Хьяльти, ты должен проснуться. Посмотри на меня.
Я слышу шепот, моргаю и упираюсь в тревожные глаза, большие и карие, нахмуренные брови.
— Что это значит, черт возьми? Что ты здесь делаешь?
Она переспрашивает, и я захожусь в кашле, из груди вырывается хриплый клекот, затем повторяю:
— Что ты здесь делаешь?
— Тебя ищу, — отвечает она и кладет мне под голову красное и мокрое, спасательный жилет. — Начнем с раны, она гноится. Тебе придется стиснуть зубы. Будет больно.
Не в силах вымолвить ни слова, я смотрю на нее: совсем девчонка, сколько ей? Четырнадцать, пятнадцать? Худосочная, длинные ноги, как во время их последней встречи, только теперь еще суровый блеск в глазах. Она сосредоточилась на его ране, действует быстро и уверенно, черные локоны падают на нахмуренные брови, тонкая шея и чеканный подбородок напоминают о ее матери.