Они уже направляются к выходу, когда он чувствует в своей руке маленькую теплую ладонь. Смотрит вниз и видит его, более худого и с еще большими, чем когда-либо прежде, глазами, со смущенной улыбкой.
— Элиас, — говорит Хьяльти, наклоняясь и обнимая худое тельце. — А где твоя мама?
— Вон там, — показывает мальчик и ведет его в угол, где, прислонившись к стене, сидит Мария и что-то сосредоточенно записывает в маленькую черную записную книжку.
Она поднимает глаза и видит их, издает сдавленный крик, вскакивает и бросается навстречу. Они с Хьяльти обнимаются, ему с трудом верится, что он нашел ее; гладит по щеке дрожащей рукой.
Мария худая и грязная, но по-прежнему говорливая, черные глаза сияют.
— Хьяльти, забери нас отсюда, мы не должны здесь находиться. Ведь у нас исландское гражданство. — Она с ненавистью смотрит на охранников. — Но они меня не слушают, отказываются проверять, называют нас иностранцами.
Хьяльти поворачивается к Андреасу, исполненный праведного гнева:
— Эта женщина живет здесь пятнадцать лет и уже давно получила исландское гражданство. И ее дети, разумеется, тоже. У меня есть распоряжение, что ее нужно отпустить. — Он протягивает охраннику письмо из Министерства.
— Собирай свои вещи, — командует Андрес Марии, и она начинает спешно запихивать свои пожитки в спортивную сумку, Хьяльти пытается ей помочь.
— А где Маргрет?
— Она сбежала, живет где-то в городе со своей компанией. Мы здесь вдвоем с Элиасом. Мне нужно ее найти.
Хьяльти берет сумку Марии, она улыбается ему с благодарностью и облегчением, держа Элиаса за руку.
— Мальчик останется здесь, — говорит Андрес.
Хьяльти смотрит на него.
— Что ты имеешь в виду?
— Женщина может идти, у тебя есть на это бумага. А ребенок останется.
— Мы не оставим ребенка здесь, это ее сын. И он может пойти с нами. Это указано в письме.
— В письме значится, что у тебя есть разрешение забрать Марию Ану Пачеко и тех ее родственников, которых разрешено взять с собой, согласно параграфу двенадцатому директивы о передвижениях иностранцев в стране.
— Ну, и что не так? — Хьяльти чувствует, что у него холодеют пальцы.
— Он черный, — отвечает Андрес.
Хьяльти теряет дар речи. Затем выдавливает:
— Где в директиве написано, что необходимо изолировать людей другой расы? Он исландец!
— Его папа норвежец, — вмешивается Мария, — они уже много десятилетий живут в Норвегии.
— Заткнись, баба, — кричит охранник и толкает ее прикладом. — С тобой вообще никто не разговаривает.
Элиас плачет, тихо подвывая, уткнувшись лицом в бок матери, она в ужасе смотрит на Хьяльти, обхватив ладонями голову сына.
— Хьяльти, сделай что-нибудь, — просит она. — Ты должен что-то сделать.
— Я позвоню премьер-министру, — говорит он Андресу хриплым голосом. — Ты так просто не отделаешься.
— Звони, жалуйся мамочке. Думаешь, она не знает, что подписывает? Действительно, дала тебе разрешение вывести отсюда целый хвост негров? Спроси ее.
Хьяльти выбирает номер дрожащими руками, пробует прямой рабочий номер, домашний; наконец дозванивается до секретаря; нет, к сожалению, ее сейчас нет. Он оставляет сообщение, просит перезвонить, это сигнал бедствия, голос у него дрожит, и он с трудом подбирает слова.
Андрес стоит у него над душой, скрестив руки, Оскар смотрит на часы.
— Нам нужно идти. Либо ты забираешь бабу, либо нет.
Мария обнимает сына, вцепившись в него мертвой хваткой.
— Я шагу не сделаю без него, и не мечтай. — Она выдвинула подбородок, глаза искрятся гневом. — Забирай свое письмо, Хьяльти, и ступай прочь.
— Мария, мне очень жаль. Я это улажу. Вернусь и заберу вас.
— Думаешь, она не знает, что делает, — шипит Мария. — Думаешь, это не она установила эти правила, твоя любимая белая королева. И ты на нее работаешь. Позволяешь ей творить такое. Это ты обрек нас всех на этот ад. Прочь отсюда, и больше не показывайся.