Она перестала употреблять спирт и клей; берет, когда дают, но не всё, ей нужна ясная голова.
Ей надо отсюда выбраться, она знает, что в городе устроили лагерь, и Мария может быть там. Жить в лагере несладко; медведи рассказывают, что там холодно, мало еды и люди работают почти круглые сутки. Но хуже, чем здесь, быть не может. Она выберется и возьмет с собой Йоханну и Хрольва.
Однажды ночью, пока медведь будет спать рядом с ней, насытившись наркотой, мясом и сексом, она достанет свой маленький перочинный нож и перережет ему сонную артерию, мягко, словно гладит по щеке маленького ребенка, а когда он истечет кровью, заберет у него оружие и ключ. Выберется, разбудит Йоханну и Хрольва, возьмет еду, которую прячет под их кроватью, и они вместе исчезнут в ночи. Если их кто-то остановит, она его застрелит. Украдет два велосипеда, чтобы все подумали, будто они поехали по шоссе, а они вместо этого отправятся к морю и утопят в нем велосипеды. Затем проберутся по каменистому берегу в город и найдут Марию и Элиаса. Она спасет их всех, а потом, следуя карте, уведет на край света.
Все будет хорошо. Они всего лишь звери.
ХЬЯЛЬТИ
Они тихо уплыли на кораблях. Поднялись по трапу, разошлись по каютам, трюмам, исчезли в тесноте и духоте темного корабельного брюха. Лишь немногие провожали их взглядами, большинство людей отвернулись, стояли к причалам спиной, закрылись.
Пятьдесят тысяч человек.
Мы, провожавшие их на последнем отрезке пути, пытались отыскать в протекавших мимо угрюмых толпах знакомые лица, но в холодной тьме это было нелегко. Худые и грязные, похожие друг на друга, некоторые несли на плечах маленьких детей или толкали перед собой инвалидные кресла с больными и стариками.
Мы искали лица друзей, родных и близких, наших гостей и коллег. Иногда даже удавалось найти; кто-то, услышав свое имя, откликался, поднимал руку в знак прощания. Тех, кто пытался вырваться из рядов уезжающих или, напротив, слишком близко к ним подходил, безжалостно избивали, но никого не застрелили, мы бы услышали.
Толпа, вероятно, могла бы за себя постоять и даже одержать верх над полицейскими, но духа борьбы не было. Никто не взял на себя лидерство и не повел к победе. Казалось, они просто хотят покончить с этим раз и навсегда, вырваться из грязи, голода и холода, использовать даже малейший шанс обрести достойное существование. Нас, смотревших им вслед, было слишком мало, и мы были слишком разрозненны и надломлены, чтобы выказать протест, и между нами и ними стояли полицейские, защищенные шлемами и щитами, вооруженные ружьями, дубинками и перцовым аэрозолем.
— Они ответили молчанием на наше предложение уехать домой, — сказала премьер-министр в своем последнем телеобращении года. — Иностранцы имеют право вернуться на родину и воссоединиться с семьей. Исландский народ обеспечил их кораблями и топливом на обратную дорогу. Это решение далось нам нелегко, ведь топливо необходимо нашим рыболовецким судам, которые кормят страну. Но мы должны проявить социальную ответственность, должны показать сочувствие в действии.
Она держала на руках своего ребенка и улыбалась холодной улыбкой. Я выключил телевизор.
Люди шептались, что это все фальшивка. И как только суда окажутся в открытом море, капитаны выведут из строя двигатели и вернутся на лодках, бросив людей на произвол судьбы, рассчитывая, что неуправляемые корабли затонут во время шторма или их отнесет на мель, и пассажиры будут обречены на медленную смерть от голода и жажды. Некоторые даже утверждали, что суда затопят в океане, чтобы он поглотил всех иностранцев, туристов, беженцев, мусульман, протестующих, правительственную оппозицию, всех тех, кто не пришелся ко двору или не покорился.
Я спустился в порт и видел, как они уходили. Кажется, увидел и их.
Серое лицо Марии, черные глаза Элиаса; похоже, он меня заметил, повернулся ко мне, посмотрел на прощание, но я не уверен, там было темно, и я промолчал, не окликнул их. Стоя на причале и глядя на исчезающие в темноте корабли, думал о том, что рвется последняя ниточка связи. Мы одни.
Потом я ушел.
ГОЛОДНЫЙ ДОМ
Фьорд заснежен, и солнца не видно с осени до февраля. Лето светлое и солнечное, но очень короткое, его почти нет, как говорят те, кто провел здесь детство в беспрестанных заботах по хозяйству и мимолетных играх.
Одним из них был мой дед, кривоногий и с впалой грудью после перенесенного в детстве рахита. Он тепло вспоминал это место, лебедей и тюленей на зеркальной поверхности фьорда, лютики внизу у моря, но до конца жизни наотрез отказывался сюда съездить.