А я пока не придумал, куда собираюсь. Не определился. Вот, пожалуй, и все наши новости. Не густо, согласен.
Проснувшись, я сразу подумал: что-то не так. А потом понял что. Я проснулся сам, хотя сегодня — будний день. Времени уже до фига, а папа с мамон перед уходом на работу нас почему-то не разбудили. Пожалели? Неужели тоже добренькими стали? Я растолкал Стаса и поделился с ним своими подозрениями.
— Боюсь, ты прав, — сказал он. — Давай-ка посмотрим, что в мире творится.
Он сел на кровати и щелкнул пультом телевизора. По Первому каналу шел клип Леокадии, и Стас немножко полюбовался на то, как она двигается. Да, классная. И голос приятный. Песни вот только идиотские.
— Давай, давай дальше, — поторопил я.
На Втором шли новости. Очень интересные новости. Диктор рассказывал, что отныне израильтяне и палестинцы — друзья навек, и показывали сцены их братания… Мы дождались следующего сюжета. Он был о том, что Гарлем в Нью-Йорке признан районом образцового поведения…
— Ужас, — сказал Стас и вырубил телик. — Да, у них-то это еще раньше началось: вон какого «Терминатора» сделали. А еще раньше — негра в президенты выбрали.
— Нет, но это же хорошо, — возразил я неуверенно, — ни войн, ни преступности теперь не будет…
— Дурак ты, — отозвался Стас. — К добру люди должны приходить сами, по собственной воле. А это не доброта, а болезнь какая-то заразная получается.
— Думаешь?
— Да факт! Они заболели, а мы — пока нет.
— А вот это, между прочим, не факт, — заметил я. — С чего ты решил? Вдруг ты уже тоже стал добреньким?
— Почему я?! А ты?
— Я — нормальный.
— А чем докажешь?
— Ну, могу, например, дать тебе в лоб прямо сейчас. А ты смог бы?
Не успел я это произнести, как получил такую затрещину, что искры из глаз посыпались.
— Ах ты гад! — замахнулся я, но Стас отпрыгнул, встал в стойку киба-дачи и быстро сказал:
— Это был научный эксперимент. И хватит об этом. Мы уже прекрасно убедились в том, что мы не изменились. Ты агрессивен, это очевидно. Этого вполне достаточно!
Но я уже и без него остыл.
— Ладно! — махнул я рукой. — Мы оба нормальные, это факт. Пойдем-ка на улицу, на людей посмотрим…
Мы быстро оделись и вышли. Народ по тротуару двигался как-то сонно и вяло. И машины тоже.
— Все ясно, — сказал Стас. — Знаешь, сколько людей ежечасно в ДТП гибнет?
Мы свернули за угол и обнаружили возле мини-маркета небольшую толпу. Тут народ часто тусуется, выпивает. Но сегодня здесь было особенно шумно, как будто люди собрались на митинг. И по всему было видно, что они — нормальные. Разговор был на самую что ни на есть актуальную тему, потому мы примолкли и стали слушать.
— …Я с такой бабой жить не согласен! — говорил один пролетарского вида товарищ. — Раньше была баба как баба. Настоящая! Приду домой пьяный, она на меня наорет, да еще и скалкой в глаз заедет. А теперь что? Сама мне спирт в аптеке покупает! Лекарство, говорит. Позор, да и только…
— И чего тебе не нравится? — встрял другой, слегка припухший.
— Как это? — удивился первый. — Непорядок. Всякий характер человек потерял. Не женщина, а кукла какая-то!
— Ну, это еще ладно, — заявил припухший. — Вот на работе у меня что делается, это да! Атас просто. Я на птицефабрике тружусь. Трудился… Накрылась моя работа, ядрить вашу мать, третий день уже пью, поминаю.
— Что, никто кур резать не хочет? — догадливо прищурился пролетарий.
— Хуже! — сморщился припухший. — Они их, понимаешь, на волю выпустили! Директор самолично плакат нарисовал: «Свободу пернатым!» Эти чокнутые с ним по фабрике прошли и все клетки открыли. Я им объясняю: это же не чайки, ядрить вашу мать, куры это! Они ж все равно передохнут на воле, только зазря! Нет, им хоть кол на голове теши. Это их личное право, говорят. Всех повыпускали!
— Может, это птичий грипп на людей перекинулся? — крепко обняв сумку, предположила пожилая женщина.
— Да не! — выкрикнул кто-то. — Я слыхал, это комары какие-то народ покусали.
— Какие комары?! — вклинился в беседу смуглый, по-военному подтянутый мужчина. — Теракт это! Враги воду отравили. Они ж нас, добреньких, голыми руками теперь возьмут!
— А если в кране нет воды, значит, выпили, простите, жиды? — задал риторический вопрос дяденька интеллигентного, но потрепанного вида. — Это, смею вас заверить, откровеннейшая демагогия! Если бы дело было в воде, тогда почему беда не коснулась нас с вами? Меня, например?
— А ты, профессор, когда в последний раз воду-то пил?! — возразил «офицер».
Интеллигент смущенно взъерошил волосы, но не отступил:
— Вода, с вашего позволения, содержится в любых напитках!
— Оно, конечно, так! — вмешался пролетарий. — Однако сдается мне, алкоголь эту заразу убивает. Я вот, например, безалкогольных напитков не пью уже лет сорок и, как видишь, человеком остался.
— И я воду не пью… И я! — загомонили вокруг. — А я и пиво-то редко…
— Что ж, ваша гипотеза кажется вполне жизнеспособной, — признал интеллигент. — Вот только чем вы, любезнейший, докажете, что вас действительно не коснулось это… Э-э-э… — Он запнулся, пытаясь найти подходящее слово.
— Подобрение, — подсказал Стас.
— Вот-вот! Подобрение! Спасибо за термин, молодой человек.
— Получи доказательство! — рявкнул пролетарий и так влепил ему в ухо, что тот едва не свалился с ног. Но удержался, резко принял боксерскую стойку и стал подскакивать, как какой-то неадекватный Тайсон. Пролетарий удивился, опустил руки и тут же получил в глаз. И они стали мутузить друг друга так, что только перья в стороны полетели. Народ, окружив дерущихся, азартно болел. Видно, здорово уже по агрессии люди соскучились.
— Прямо как мы с тобой, — заметил Стас. — Такие же придурки.
— Ну а как по-другому проверишь? — заступился я.
В самый разгар потасовки у меня из кармана запел голосок Леокадии: «Кис-кис, брысь, кис-кис, мяу…» Только вчера этот ринггон себе закачал.
— Алле?! — крикнул я в трубку, прикрыв ее рукой, уж очень народ шумел.
— Костик, — услышат я мамин голос. — Вы проснулись?
— Да, конечно, — говоря, я немножко отошел в сторону. — А чего это вы нас не разбудили?
— Ну… — смутилась мама. — Жалко было… Чем занимаетесь?
— Да так, ничем. Отдыхаем.
— А, ну молодцы. Отдыхайте. Я к обеду домой вернусь, что-нибудь вкусненькое приготовлю. Хухры-мухры[1]?
Та-ак… Совсем с ней плохо. Она с нами по-древнеегипетски пять лет не разговаривала.
— Хухер-мухер, ардажер[2], — ответил я таким голосом, каким беседуют с тяжелобольными, и отключился.
А когда сунул мобильник в карман и вернулся, то оказалось, что все кардинально изменилось. Пролетарий и интеллигент стояли, смущенно потупившись, а люди в окружавшей их толпе ласково улыбались друг другу.
— Вот теперь верю, теперь мы — нормальные, это уж точно, — сказал пролетарий.
— Как славно! — воскликнул интеллигент. — Как все-таки славно, что мы смогли избавиться от разъедавшей наши души вражды! А ведь еще минуту назад мы готовы были нанести друг другу самые тяжкие телесные повреждения!
— Вот что, дружище, — смущенно сказал пролетарий, — пойдем-ка со мной. Тут неподалеку есть кафе-мороженое. С детства в таких не бывал, а теперь вот захотелось. Угощаю всех.
Очередь встретила это предложение овациями.
— Почему бы и нет? Пойдемте! — воскликнул интеллигент. — Не вижу оснований отвергать приглашение такого прекрасного человека. Не пить же, действительно, вредное для здоровья пиво. То ли дело — пломбир со взбитыми сливками.