Она не слушала Дмитрия и не перебивала его. Ей неожиданно захотелось к матери в Ленинград, да так сильно, что заболело в груди. Захотелось увидеть дочь, обнять ее и расспросить обо всем на свете, любоваться ее веселым беззаботным лицом.
Димины откровения надоели, и она остановила его: "Я поняла, от смерти тебя спас офицерский буфет; достаточно подробностей, меня от армейской жизни давно тошнит, пора по домам".
Ее тон и слова сразили его так, будто лишили будущего. Он соскользнул с дивана на пол, обнял ее колени, начал исступленно целовать: "Верочка, прости меня, пожалуйста, умоляю. Это я брякнул, не подумав. Ты мне очень нравишься, честное слово, очень..." Она долго смотрела в его карие влюбленные глаза; не поверить в его искренность было невозможно. Потрепала по волосам, подумала: "Совсем мальчишка, ему бы за дочерью моей ухаживать". Вслух сказала: "Если хочешь - проводи меня", - не догадываясь, что этим предложением сделала его счастливым.
Был конец сентября, деревья и кусты наполовину освободились от листвы, промозглый ветер продувал одежду и норовил сорвать с Дмитрия фуражку, а с Веры - берет. Он посмотрел на нее и улыбнулся: "Берет тебе очень идет. Ты похожа на журналистку". - "Не выдумывай, - отмахнулась Вера, рассмеявшись ему в ответ. - У тебя, наверное, много знакомых журналисток?" - "Ни одной!" - захохотал он.
В одиночестве, не спеша и беззаботно, разве что вынужденно придерживая головные уборы, они брели по узким улочкам, иногда останавливались, и Дмитрий нежно целовал Веру в щеки, в губы, в скобочки у рта и шептал: "Ты моя журналистка". Она не противилась этой игре, ей было хорошо.
На окраине военного городка Вера указала на третий этаж темно-серого дома: "Мы пришли, вон мои окна в мир". Она жила в панельном пятиэтажном доме с фасадом, расчерченным широкими полосами черного битума на правильные квадраты. Окна ее квартиры выходили во двор, щедро утыканный автомобильными покрышками-клумбами с облупившейся белой краской.
Не сговариваясь, они пошли к ней, будто это было давно решено. "Не шуми, - шепотом предупредила она в полутемном подъезде, - у нас в городке все спят очень чутко, надо же постоянно быть начеку. Ядерный щит родины, сам понимаешь". За ее миролюбивой усталой иронией угадывались такая отчаянная тоска и безысходность, что даже Дмитрий, все еще находившийся под впечатлением от счастливых минут прошедшего вечера и по молодости пока не научившийся тонко слышать других людей, почувствовал это. Когда она открывала дверь квартиры, он спросил: "Вера, скажи, тебе здесь что - очень плохо?" - "Очень, - не удивившись вопросу, ответила она, - безумно плохо". Она провела его в гостиную, заметила его тревожный взгляд и успокоила: "С тобой ничего такого не произойдет, не волнуйся". Потом улыбнулась: "Но сейчас мне гораздо лучше, и это благодаря встрече с тобой". Затем кивнула на диван: "Располагайся здесь, это самое удобное место".
Пока она что-то делала на кухне и в соседней комнате и, как ему показалось, даже с кем-то разговаривала, он рассматривал комнату. Все здесь напомнило ему гостиную родительской квартиры: тот же сервант, заставленный хрусталем, тот же платяной шкаф с торчащим из него и грозящим упасть на пол латунным ключом, та же люстра с плафонами в виде лилий и та же чайная роза в горшке на полу. Кажется, даже ковер на стене за его спиной был с тем же восточным узором. Разве что большой книжный шкаф, заполненный книгами, был исключением: у родителей тоже был книжный шкаф, но его, помимо немногих книг, занимали фотографии в рамках, цветы в горшках, многочисленные статуэтки и прочие мелкие безделушки.
Вскоре в гостиную вернулась Вера. Она едва справлялась с ношей и еще из коридора попросила Дмитрия: "Помоги скорее, а то уроню". Вместе они поставили на журнальный столик рюмки, коньяк, вазу с конфетами, большое блюдо с бутербродами и розетку с дольками лимона.
"Предлагаю продолжить вечер", - улыбнулась Вера. Он посмотрел на нее и замер в изумлении. На ней было длинное шерстяное платье болотного цвета с чуть расклешенными рукавами три четверти, коричневые туфли на каблуке и серебряные украшения: сережки, массивное колье, широкие браслеты на обеих руках и крупный перстень - все с коричневыми камнями. Она была очень красива в этом платье. Едва придя в себя, Дмитрий сделал в направлении Веры круговое движений рукой: "А это... все... откуда?" - "Это все от моей мамы. Платье ее, а украшения ей перешли по наследству. Тебе нравится?" - "Очень! Ты стала совсем... другой, - он не смог подобрать нужные слова и смутился. - А кто твоя мама?" - "Сейчас пенсионерка, а была доцентом, филологом. Она коренная петербурженка. Что еще тебе рассказать?" Он пожал плечами. "Она ходила в этом платье?" - "Ты удивлен? - улыбнулась Вера и поправила его: - Но не ходила, а носила. Она любила носить длинные шерстяные платья и часто появлялась в них на лекциях. А еще она у меня засовывает носовые платки в рукава, на дух не переносит золота и с блокадных времен курит папиросы. И может, между прочим, кого угодно поставить на место крепким словцом, если ситуация того заслуживает". - "Ты ее, наверное, очень любишь". - "Я ее обожаю, - с чувством ответила Вера и предложила: - Дима, давай выпьем за знакомство, а потом ты еще что-нибудь спросишь". Он наполнил рюмки и они выпили.
Вера пыталась расспросить его о родителях: где живут, чем занимаются. Он отвечал односложно, скованно - без всякого желания. Она почувствовала, что он стесняется своих родителей. Он, в свою очередь, засыпал ее своими вопросами. Вера отвечала без эмоций и без стеснения - и при этом отстраненно, забыв на время о Дмитрии, будто рассказывала сама себе, вспоминала свою жизнь, чтобы не забыть. Увлеклась, и постепенно ее рассказ потек сам собой. Она даже удивилась своей откровенности: никогда ни с кем так не делилась, а тут раскрылась первому попавшемуся мальчишке.
Отца она почти не помнила, единственная хорошо запомнившаяся деталь - его колючая борода; он умер во время блокады Ленинграда. Все золотые украшения мать отдала скупщикам за хлеб и с тех пор ненавидит золото. Серебряный комплект, что на ней, - единственное, что осталось из украшений, правда, самое любимое матерью. Они жили на Васильевском острове, в коммунальной квартире, которая вся когда-то принадлежала родителям матери. Вера вышла замуж за выпускника военного института, поехала с ним на Север, родила дочь. Потом перевелись сюда, как оказалось - на долгие годы. Впервые увидев этот городок, Вера поклялась себе сделать все, чтобы отсюда вырваться. А вырваться, любя мужа и не разрушая семью, можно было лишь обеспечив мужу карьеру. Этим она и занялась. Работы здесь никакой не было, она по специальности архитектор. Пошла в отдел кадров, самое лучшее место для продвижения мужа. Устроилась туда ценой унижений. Ненавидела себя за это, а теперь, когда муж бросил ее и вырвался отсюда - ненавидит вдвойне. Сразу после развода не уехала, решила, что десятый класс дочери лучше закончить здесь. После развода из кадров ее попросили, с трудом устроилась в буфет. Уехала бы отсюда в любое время, но три взрослые женщины в одной комнате - это очевидный перебор. Хотя, вероятно, вскоре решится и на это.
Дмитрий внимательно слушал, ему было интересно. Когда Вера закончила рассказ, щеки ее предательски поползли в стороны, вытягивая губы в струнку и предвещая слезы. Ей не хотелось показывать свою слабость, она торопливо предложила: "Теперь ты обо мне все знаешь, давай выпьем". Они выпили, но это не помогло: она неожиданно прикрыла рот ладонью, будто обожглась спиртным, и тихо заплакала, плечи ее заходили в такт молчаливым рыданиям. Он испугался, обнял ее, принялся неловко гладить по голове, успокаивать, а она все повторяла: "Сейчас пройдет, сейчас пройдет".