– А вы сколь душегубов изничтожили? – уточнил он.
Евграфов показал три пальца.
– То-то же! – обрадовался дядя Коля. – Пусть знают, что мы тоже могем! Навели шороху! И Тимофей наш, – Живописцев кивнул на Коровина, – геройство боевое выказал! Мы тут, на Сердце, отчаянные!
При этих словах Коровин, который еще не отошел после "чеченской рулетки" и был по-прежнему бледен до синевы, опустил глаза и принялся тереть их, мол, воздух, пропитанный потом, слезу гонит.
Евграфов заметил неловкость участкового, но промолчал.
– А ведь они пока только с нами, с мирным жителем воюют! – не унимался Живописцев. – А уж как наши доблестные бойцы на остров ворвутся, тогда эти душегубам несдобровать.
– Точно! – раздалось откуда-то из глубины. – Только сперва эти гады контакты замкнут, и от маяка одна кирпичная пыль вперемешку с нашим мясом останется!…Мы-то ладно, а ребятишки с бабами?
– Не каркай! – оборвал невидимого собеседника Живописцев. – И не такое в жизни случается. Тут главное в себя верить, ну, и в Божий промысел.
– Ты ж партийный был, дядь Коль! И в Бога не веруешь. А в церкву ходишь только на Пасху, поскольку процесс разговения вызывает твой повышенный интерес!
– Божий промысел – это судьба, чтоб ты понимал! Тут не важно, веришь ты в Бога или нет. Я в судьбу верю! А судьба у нас такая, что не имеем мы права от бандитов помирать! Несправедливо это!
– Ладно тебе, дядя Коля! – снова раздалось из дальнего темного угла. – Негодящий ты психотерапевт. А мы не дураки! Пока бойцы наши по воде до острова дойдут, да с боем сюда прорвутся…
– Не гони тоску! – огрызнулся начальник острова. – Они вот не побоялись! – Живописцев кивнул на Коровина, и тот снова смущенно закашлялся. – Тот же Наиль, упокой душу его нерусскую! Да и я не спасовал! Старый только! А то бы еще постоял за себя! Слушайте, что скажу! Не оставят же нас в беде. Дураку ясно, будет штурм! Значит, надо уже сейчас решить, как поведем себя, когда бой начнется. План боевой придумать!
– План? – оживился Евграфов, который то и дело трогал голову, проверяя, кровит ли рана. Его густые черные волосы в районе темени превратились в тугую коросту, из-под которой то и дело проступала новая алая капелька. – Как вы себе это представляете, Николай Тимофеевич?
– Это вы должны представлять! – безмятежно ответил дядя Коля. – Я из армии, почитай, сорок годов назад вернулся. Да и служил-то по интендантской части. Только в самом начале пару раз пострелял, когда в Чехословакии стояли… Ты, полковник, командуй, а я уж в строй встану, когда восстание подымем. Не заробею!
– Че ты несешь?! Куда людей толкаешь? – отозвался раздраженный голос из угла. – Какое, к черту, восстание?! С голой жопой на пулеметы? Сидеть надо тихо и помощи ждать! Вот тебе и весь план! А дернемся, взорвут все на хрен!
Евграфов собрался было возразить, но его опередил дядя Коля.
– Ты мне, Петруха, вот что ответь, – усмехнулся Живописцев. – А ежли взорвут за так, без всякого восстания, тебе что, легче помирать будет? Мне так от пули даже приятней! Я ж не смерти ищу, будь она неладна! Я же за стратегию!…Вот скажи, – повернулся он к Коровину – ты скоро двадцать лет тут участковый, а, к примеру, знаешь, почему земляк твой, Виктор Святкин, Героя СССР получил не сразу, а только после смерти Сталина?
– Ну и почему? – нехотя отозвался Коровин. – Про него в музее школьном целый стенд! Про бой под Прагой, когда убили его. Он там много эсэсовцев положил… За то и дали, наверное.
Живописцев сурово кашлянул:
– Я тебя конкретно спросил, почему не сразу!?…Не знаешь? То-то! Вот и послушай!
Евграфов смотрел на рассказчика сосредоточенно и с интересом, а Коровин раздраженно.
– Осенью сорок четвертого, в Румынии, – начал Живописцев, – попал Витек в плен. Случайно вышло: наша же бомба разнесла дом, где взвод его расположился, и все насмерть, кроме Витьки. Его контузило и штукатуркой присыпало. Тут как раз немец в контратаку пошел и выбил наших из городка. Витек очнулся, на улицу выбрался и идет, головой мотает, потому, как слух потерял и ничего не соображает: где наши, а где немцы…
– Ты-то откуда все знаешь, дядь Коля? – раздалось из угла.
– А в том-то и компот, что позже немецкое донесение о том событии к нашим попало. И когда Героя Витьке посмертно дали, приехал на Сердце мужик из военкомата и все нам рассказал. Документ показывал. А уехал – документ не оставил, поэтому в музее про то ничего нет.
– А тебе сколь годков тогда было?
– Мне? – переспросил Живописцев. – Ну, десять… Это к рассказу касательства не имеет. Короче, натолкнулся Витек на эсэсовцев. Он щуплый был, пацан по виду, тем более без оружия, кровь из ушей. Ну, один немец, самый здоровый, ж-ж-ах ему кулаком. Витька, конечно, навзничь… Утерся и встает. Немец посмотрел, замахнулся пошире и опять ему во всю таблетку!…
– Дядя Коля, во всю таблетку – это как?
– Говорю же, немец здоровущий, разов в три больше Витьки! Кулак ровно с Витькину голову. Во всю таблетку, значит, во все Витькино лицо… А тот, представляешь! опять подымается и смотрит на фрица исподлобья.
Тут другой немец затвором щелкнул, мол, хватит с ним возиться, давай пристрелим. А первый – нет, мол, не надо, дай я его дальше на крепость проверю. Короче, лупит Витька, что есть мочи, а тот харкнет кровью и опять встает. Немец уже все костяшки на руке снес, у Витька лицо – каша кровавая, но после каждого удара подымается, а потом и вовсе попер на немца. Идет, шатается. Немец его добить примерился, а Витька в последнюю секунду увернулся, хвать немца руками за лицо, надавил пальцами на глаза со всей дури, а как немец временно ориентацию потерял, дал ему головой своей окровавленной прямо в челюсть, да и свалил с ног.
– Сказки! – не выдержал Коровин.
– Погоди, не все еще! – строго отозвался Живописцев. – Этот здоровый, когда очухался, не дал Витька застрелить, как остальные требовали. Вроде как из уважения…Отвели Витька к немецкому командованию, и стал его немецкий оберст допрашивать по всей форме, мол, кто, да откуда, не комиссар ли? А потом Витьке выпить предложил. Мол, махни стакан шнапса, как у вас, у русских, принято, чтобы боль притихла… Витьку-то, почитай, изломали всего: лицо в лоскуты, ребра поломаны, нос свернутый. Про зубы и не говорю. Девять штук выхаркал парень.
А тот – не пью, говорит! В семье не принято было.
Ты что, не русский? – спрашивает фашист. И тут выходит на свет та немаловажная деталь, что Витек ихнего, то есть как бы немецкого вероисповедания.
Евграфов удивленно вскинул глаза, и дядя Коля пояснил:
– Наши-то все знают. Яков Святкин, дед его, в первую мировую в немецком плену ихнию веру принял. Ну, и все Святкины с тех пор лютеране.
– Сектанты, типа, – уточнил кто-то.
– Сам ты сектант! Говорю же, вера такая – протестантская. Они, как и мы, христиане, только со своими особыми заморочками. Святкины в нашу островную церкву, пока была, никогда не ходили. На большую землю, в какой-то молельный дом ездили. Их даже при советской власти привлекали за это… Ну, немец удивляется, мол, как же ты с такой верой жил промеж них? В комсомол-то как тебя принимали?
А меня как раз по этой причине в комсомол и не взяли, отвечает Витек. И кровью харкает.
Тогда немец предлагает, давай, говорит, к нам, во власовскую армию вступай! Там ты с большевиками поквитаешься, за веру твою поруганную. Ладно, говорит Витек. Куда, мол, деваться. Согласный я! Только подлечите меня сперва, а то я теперь не боец, дышать не могу, поскольку ребра перебиты, голова кружится, ну и все такое…
Немцы вроде ему поверили, но на всякий случай определили в подвал и наручники надели. Ночью к Витьку врач пришел, бинты поменять, да осмотреть… Ну, Витек его придушил маленько, и стучит в дверь, чтобы открыли, мол, врач наружу просится.
Охранника Витек прибил уже по-настоящему. До смерти! Наручники отомкнул, автомат забрал и в кабинет, где его допрашивали. Он там на столе карту приметил, а на ней флажками да линиями все позиции немецкие, точки огневые, как раз на том участке, где наше наступление захлебнулось. Свернул карту, хотел назад, да услышал, что забегала немчура, обнаружила побег. Он – в окно, а высота – четвертый этаж. Прыгнул, ну и еще покалечился, само собой. Короче, где ползком, где на четвереньках, пошел на зарево, в сторону линии фронта. По дороге бой принял, нескольких фрицев уложил. Потом под свой огонь угодил, ранили легко, правда. Короче, когда свои его нашли, места живого не было. Врач осмотрел и говорит, если бы своими глазами не видел, не поверил бы, что человек может такое сделать. А карта оказалась очень нужная. Через нее наши в наступление перешли и победу одержали…