Если ты родился в поселке имени Морозова под Питером в старой развалюхе на окраине, если мать у тебя беспробудно пьет, а мужики меняются в доме со скоростью очереди за водкой, если каждый второй норовит хватануть тебя за грудь и между ног, а каждый третий – еще и завалить прямо на прабабкин ларь в коридорчике, ты будешь мечтать свалить отсюда все время, пока не спишь.
Богатая соседка по парте – ее мать работала в ларьке на рынке, а отец – водителем междугороднего автобуса, послушав очередной Элин рассказ, подарила ей как-то баллончик со слезоточивым газом. Стащила у отца.
Эля – тихая, забитая девочка, для которой главная стратегия выживания – сделаться невидимкой, подумала и баллончик взяла.
Трое мамашкиных ухажеров были выведены из строя один за другим. Они, закрыв руками глаза, носились по улице с громкими матюками и утробным воем. Последний, правда, прозрев, догнал все-таки девчонку и влупил ей кулаком в лицо. Две недели потом с синяком ходила.
Но репутация опасной малахольной была заработана. Поселок маленький, мамашке даже предупреждать каждого нового хахаля не пришлось.
– Только тварь эту свою подальше убери! – говорили они с порога.
Эле исполнилось пятнадцать, когда мамашка завела нового сожителя. Крепкий мужик в татуировках с тухлыми глазами только что откинулся с зоны. Эля как только глянула на него – походка краба, челюсть бульдога, поняла: этот баллончика не испугается. И мать поняла. Как-то, протрезвев по причине уже полного безденежья, она окинула Элю долгим взглядом с головы до ног и сказала:
– Вон вымахала… Сваливай на хрен отсюда. От греха.
Ушла куда-то, вернулась с засаленной бумажкой с адресом:
– Бабка твоя. По отцу. Сука она, конечно. Тварь поганая. А ты скажи, я сдохла. Может, и не выгонит сироту.
Про отца Эля знала только, что он погиб в пьяной драке, когда ей было два года.
Бабка жила в Подмосковье, денег на дорогу и жизнь – 5 тысяч рублей – дала все та же подружка. Вытащила у мамки из кошелька.
– Не парься, – сказала. – Она еще наворует.
Эля всю дорогу в общем вагоне готовилась к разговору. А никакого разговора и не было. Баба Зина жила в хрущовке-двушке в Мытищах – крошечные комнатки были погребены под старушечьим барахлом, среди которого проложены бабкины муравьиные тропки.
– Живи, – сказала она. – Будешь платить половину квартплаты. А на пенсию мою не рассчитывай. Я ее Ваньке отдаю.
Ванька был младший отцов брат, непутевый алкаш, правда, знающий норму: он всегда был умеренно пьян. Неумеренно – только с бабкиной пенсии.
Она отдавала ему 10 тысяч. Это была единственная возможность посмотреть на любимую кровиночку: за деньгами Ванька являлся аккуратно, даже ел мамашины котлеты – единственное мясное блюдо, которое она позволяла себе раз в месяц по случаю его прихода. До следующей получки он больше не объявлялся. Сама баба Зина после квартирных выплат питалась весь месяц на 2 тысячи рублей. Внучку ей было не потянуть.
Эля пошла в школу, по утрам мыла полы в магазине, вечером – в офисе по продаже очков.
И все у нее было замечательно. На кружки ходила, спортом занималась. И тут еще вдруг так повезло. Так повезло! В вуз влетела как на ладонях у бога.
Нет, про это вспоминать нельзя. Сойдешь с ума. Она сразу себе это запретила, когда врач с виноватым видом выдал ей, третьекурснице, на руки заключение. Листочек с каракулями вообще-то не страшного диагноза поставил крест на всей ее так прекрасно распланированной жизни.
После этого Эля почти месяц провалялась в полной отключке. Даже не помнит, ела ли что-нибудь.
Из отключки ее вывела бабка. Вернее, ее уход. Весь день дверь в бабкину комнату оставалась закрытой, и Эля в полусне – она пила горстями все успокоительные, которые можно было найти в аптеке, – заметила это не сразу. Только вечером осознала, что какого-то звука в квартире не хватает: громкого шарканья бабкиных тапок.
Постучала, толкнула дверь: бабка лежала на кровати, сухонькая, маленькая, с уже восковым заострившемся лицом и смотрела не в потолок, а в небо.
Брат отца приехал сразу же. Первое, что сказал:
– Выметайся. Чтобы завтра тебя здесь не было. Квартира теперь моя, поняла, сучка? И не вздумай пытаться ее делить. Ты здесь никто!
Эля и правда была никто – в графе «отец» благодаря усилиям вот этой самой бабы Зины у нее стоял прочерк. Да она и не стала бы биться за бабкину квартиру.
Но и выметаться ей было некуда. Совсем.
Жизнь была разрушена до основания. Деньги, которые еще оставались, быстро растаяли. Попытки бывшей студентки быстро найти работу в Москве, чтобы снять жилье, не удались. Подруг у нее не было.