«А руки у него и впрямь красивые» — про себя отметила Гермиона, как бы невзначай скользнув взглядом по длинным изящным пальцам.
Тряхнув головой, в попытке отогнать подальше неурочные мысли, она притянула импровизированный шампур в виде тонкого прочного прутика и выбрала симпатичную рыбешку средних размеров. Рот наполнился слюной в предвкушении горячей, приготовленной на огне пищи. С удивлением девушка обнаружила, что свой улов профессор каким-то немыслимым в этих условиях образом даже умудрился худо-бедно почистить. Осмотрев рваные края распотрошенных брюшек, она пришла к выводу, что сделал он это либо каким-то условно острым камнем, либо ракушкой, так еще и вымыл изнутри! Стоило признать — профессор все-таки молодец, от Рона такой изобретательности ждать не приходилось.
Пока Гермиона возилась с нанизыванием тушки на острый прутик, Снейп снова устроился на своем насиженном месте, облокотился о ту же пальму, которую облюбовал вчера, и практически моментально вырубился.
Вертя рыбу подрумянивающимися боками над костром, Гермиона уже во второй раз получила возможность рассмотреть этого мужчину, не опасаясь быть облитой ядовитым сарказмом. Спал он плохо, то и дело дергаясь и нервно вздрагивая. За этот день он как-то резко сдал и осунулся. Понятное дело, что после такого трудового марафона, который сам себе сегодня устроил этот упрямый человек, любой бы устал и поплохел, но помимо этого с зельеваром происходило и что-то другое. Будто это нечто разъедает его изнутри, не дает покоя…
Разбудить профессора, чтобы тот поел, девушка этим вечером так и не решилась, побоявшись очередной не совсем понятной ей вспышки гнева. Так что Гермиона, старательно замотала в широкие листы банановых пальм его порцию жареного угощения, и наслаждаясь ощущением сытого желудка, задумчиво смотрела в бездонное звездное небо. Это ее первое дежурство. Девушка усмехнулась, чувствуя себя часовым на вахте. Начинало снова холодать.
«Странное место — днем жарит, ночью — зима…»
Поежившись, она снова посмотрела на своего тихо сопящего соседа. Снейп спал, зябко обхватив себя руками и смешно нахохлившись — замерз. Рубашку он выкинул, мантию потеряла безголовая гриффиндорка.
«Нет, профессор Снейп, вы от гриффиндоровской глупости и на необитаемом острове не скроетесь! Это ваш рок» — усмехнулась она.
Но веселье быстро сошло на нет, стоило взгляду зацепиться за рваный шрам на шее, ожоги, уродующие плечи и длинные полосы порезов на груди. Мороз пробрался девушке теперь даже под кожу. Она осторожно подсела поближе, робко прислоняясь боком к его холодному плечу. Мужчина поморщился во сне и вдруг устроил голову на ее теплом плече, спрятав ледяной нос в каштановых кудрях. Так и сидела Гермиона в ночи, с прыгающим в груди сердцем прислушиваясь, как он дышит ей в шею.
====== Глава 10 ======
Комментарий к Глава 10 Мои дорогие читатели!
Спасибо всем, кто так долго ждал продолжения. Я вам искренне благодарна.
Надеюсь, когда-нибудь времени станет побольше и возможностей заниматься тем, чем хочется тоже.
Ну а пока, приятного прочтения новой главы и всех с НОВЫМ ГОДОМ! УРА!
P.S.: Спасибо всем, кто не забывает о комментариях...
Этой ночью Гермиона не спала. И дело даже не в пресловутом дежурстве, которое девушка вознамерилась ответственно выдержать, просто сердце в груди отчего-то колотилось, как бешеное, а в голове вихрем кружились мысли, такие разные и такие странные…
Снейп, шумно сопя во сне и время от времени глухо покашливая, трогательно доверчиво все ближе жался к теплому боку бывшей ученицы. Впрочем, этот самый бок вместе с самой Гермионой очень скоро дрожал от холода в унисон с прильнувшим к ней продрогшим мужчиной.
«Где же я потеряла его мантию? Безголовая идиотка!» — злилась на себя она. — «В прошлые ночи такой холодины я не ощущала благодаря именно этой замечательной вещице. И он отдал ее мне… Просто отдал и слова не сказал. Замерзал сам и не забрал обратно, не предложил укрываться вместе, или хотя бы по очереди. Кашляет… Заболел, как пить дать. Как же холодно! Сляжем с ним оба и умрем тут, на этом проклятом острове».
Слезы в который раз снова потекли по щекам. Мокрые дорожки обжигали льдом кожу, но вытирать их не хотелось — это бодрило. Мужчина вдруг вздрогнул особенно сильно, хрипло и надрывно закашлявшись, но не проснулся, а только глубже зарылся лицом в пушистые мягкие кудри сидящей рядом девушки.
«Странный… бедный человек. Ведь ты не мог быть таким изначально. Ты бываешь совсем другим. Даже оказывается умеешь смеяться. Правда лицу твоему это непривычно, и морщинки, появляющиеся от смеха, совсем маленькие, не сравнить с глубокими траншеями, что рассекают твой лоб, когда ты злишься или напряжен».
Гермиона продрогла уже на столько, что не могла контролировать собственную челюсть, и зубы во рту методично отбивали чечетку. Костерок продолжал лениво потрескивать, но его тепла решительно не хватало, чтобы одолеть эту «вечную мерзлоту». Девушка одной рукой подкинула в огонь несколько крупных веток, стараясь не потревожить спящего на ее плече мужчину. А потом, решив, что лучше уж утром выслушать какую-нибудь гадость, чем замерзнуть на смерть, обняла этого дрожащего ворчуна за плечи и прижалась к нему плотнее.
«Что же с тобой происходит? Что-то ведь не дает тебе покоя ни днем, ни ночью.
Совесть? Вина? Память?
Ведь ты делал ужасные вещи.
Да, ты был шпионом. Да, работал на Дамблдора. Да, есть множество оправданий.
Но ты принял метку и был Пожирателем смерти. Убивал, мучил людей. Ты убил Дамблдора.
Да, как оказалось, у тебя были уважительные причины для многих поступков. Подковёрные игры и запутанные секретные планы директора, в которых ты был всего лишь орудием, исполняющим грязную работу. Крайне опасную и тяжелую работу.
Но ты все это делал! И не можешь не помнить об этом. Смерть и кровь, крики и боль людей, корчащихся в агонии от твоих зелий.
Кто же вы, профессор?
Непонятый герой без страха и упрека?
Или убийца, улизнувший от наказания?
Гарри сказал, что ты любил его маму. Столько лет и так сильно… Даже не верится, что такое вообще бывает. Сомневаюсь, что помри я на этом проклятом острове, Рональд проживет грядущие двадцать лет с моим именем на устах. Очень сомневаюсь. Если честно, и в себе сомневаюсь.
А вот ты, говорят, сумел…
Видел бы ты свое лицо, профессор, когда Гарри вывалил историю твоей вечной любви на заседании в Визенгамоте! У всех, набившихся в тот день в зал зевак, чудом глаза из орбит не повылазили! Это был фурор. Но я согласна с тобой полностью — Гарри не имел права этого делать. И все же, черт подери, если бы он смолчал, тебя бы точно отдали дементорам. Без вариантов.
А так…»
Снейп снова тяжело закашлялся и устроился поудобнее в кольце ласковых девичьих рук. Гермиона не смогла сдержать улыбки. И снова он совершенно другой. Так трудно подстроиться под этого сложного человека, уловить момент, когда одна его сущность вдруг сменяется другой. А самое главное, успеть убежать, когда опять выползет тот гад, что так щедро поливает всех ядом и сбивает с ног одним только взглядом. Девушка вздохнула: «Я на необитаемом острове на пару с терзающимся совестью сдвинутым Чудовищем».
Легкая улыбка коснулась ее потрескавшихся губ, а мягкая дымка унесла уставшее сознание в мир снов.
Слишком яркие солнечные лучики подсвечивают все вокруг интенсивным золотистым оттенком. Предметы немного плывут, будто присыпанные искрящейся пудрой. Воздух тягучий приторно сладкий. Жарко. Она знает — здесь все идеально и правильно. Но дышать этим липким воздухом до боли тяжело, а глаза болят от яркости красок. А еще шумно… Жутко шумно! Смех, разговоры, какие-то возгласы. Людей много, но лиц разобрать никак не выходит. Она силится понять, что происходит, и почти узнает этот странный покосившийся дом, звонкие голоса кажутся знакомыми, и даже запах — раздражающий нос переизбытком резких специй, сладкий, удушающий. Кто-то подхватывает ее под руку и тянет в толпу, все улыбаются, они ей рады. Такие яркие, с огненными волосами. Ее снова и снова душат в объятьях то одни, то другие. Она задыхается! Хочется убежать, но девушка точно знает — бежать некуда! Отчаяние течет по щекам противными липкими слезами. Она кричит, но с губ не срывается даже звука, никто не слышит, никто не замечает ее слез. Горьких и соленых слез — они отрезвляют, они другие. А толпа ликует, какофония звуков почти оглушает, голова грозится взорваться. Неуловимо знакомое веснушчатое лицо вдруг выныривает из общей слившейся массы. Он улыбается, яркие голубые глаза искрятся добротой и весельем. Но смотрят они в пустоту, сквозь нее, будто ее и нет вовсе. Он обнимает, прижимает к себе, что-то ласково шепчет над ухом. А она умирает в тисках его объятий, задыхается, в глазах темнеет, становится жутко холодно, ее трясет, челюсти стучат, в ушах шумит.