Симона сидела на бордюре и ждала, когда снова почувствует свои ноги. Когда вернутся чувства.
Все ее тело онемело, будто кто-то вколол ей новокаин.
– Твои мама и сестра в порядке, – донеслись слова офицера Макви.
– Где они? Где они?
– Их скоро выведут. У твоей мамы мелкие травмы. Мелкие, Симона. Они спрятались в магазине, в безопасном месте. Твоя мама получила порезы от разбитого стекла и ударилась головой. Но она в полном порядке.
Симона только и могла, что кивать.
– Мама ударилась?
– Она будет в порядке. Они сидели в безопасном месте и скоро выйдут.
– Ми, Тиш?
Она сразу все поняла по тому, как офицер Макви обняла ее за плечи. Она ничего не чувствовала, только тяжесть своих рук.
Тяжесть.
– Ми везут в больницу. О ней позаботятся, сделают все возможное.
– Ми. Он застрелил ее?
– Ее везут больницу, там уже ждут.
– Мне нужно было в туалет. Меня там не было. Я была в туалете. Тиш была там. Где Тиш?
– Нам придется подождать, пока все люди выйдут, пока все будут учтены.
– Нет-нет-нет. Oни сидели рядом. Мне нужно было в туалет. Он застрелил Ми. Он застрелил ее. Тиш. Сидели вместе.
Симона посмотрела на Эсси и все поняла. И с этим пониманием она опять начала чувствовать. Чувствовать все.
Рид стиснул Чаза в крепких объятиях, и на мгновение мир вновь стал таким, каким он должен быть. Обнявшись, они стояли перед девушкой с длинным каштановым хвостом и тигровыми глазами.
Когда она испустила бессловесный пронзительный крик, Рид прижал лицо к плечу друга.
Он понимал, что тот, кого звали этим криком, никогда больше не ответит.
Все перемешалось и спуталось; знала Симона одно: она сидит на жестком пластиковом стуле в приемном отделении больницы. И в ее руках кока-кола.
Сестра и отец сидели рядом. Натали свернулась калачиком, прижавшись к отцу, но Симона не желала, чтобы ее обнимали или трогали.
Давно ли они ждут. Пять минут? Пять часов?
Другие люди тоже ждали.
Она слышала, как называли цифры.
Трое стрелявших. Восемьдесят шесть пострадавших.
Иногда число пострадавших возрастало, иногда уменьшалось.
Тридцать шесть погибших. Пятьдесят восемь.
Цифры менялись, все время менялись.
Тиш погибла. И это не изменится.
Они ждали, сидя в жестких креслах, пока кто-то вынимал осколки стекла из раны на голове матери и обрабатывал порезы на ее лице.
Лицо матери стояло перед глазами Симоны – бледное, бледное, такое бледное под косметикой. Светлые волосы – всегда идеально уложенные – спутаны и залиты кровью.
Маму вывезли на одной из каталок; Натали цеплялась за ее руку и плакала.
Натали не поранилась, потому что мама успела затолкнуть ее внутрь магазина. Мама упала, и Натали тащила и тащила ее внутрь, пыталась спрятать за вешалкой, полной летних маек и платьев.
Натали смелая. Симона скажет ей, какая она смелая, когда сможет говорить.
А сейчас врачи должны вынуть все осколки и обследовать маму, потому что она сильно ударилась головой и на пару минут потеряла сознание.
Сотрясение мозга.
Симона знала, что Натали хочет домой – папа все повторял ей, что мама будет в порядке, скоро выйдет, и они поедут домой.
Но Симона не поедет, и никто ее не заставит.
Тиш умерла, Ми – на операции. Никто не заставит ее уйти.
Она держала банку колы обеими руками, чтобы отец снова не взял ее за руку. Не надо, чтобы кто-нибудь держал ее за руку. Или обнимал. Не сейчас.
Может, когда-нибудь.
А пока ей просто нужно ждать на жестком пластиковом стуле.
Вышел доктор, и отец вскочил на ноги.
«Папа такой высокий, – смутно подумала Симона, – такой высокий и красивый». Он был в костюме и галстуке – вернулся домой после делового ужина, включил новости. Сразу выбежал и помчался в торговый центр.
Доктор объяснял ее отцу: легкое сотрясение мозга, несколько швов.
Когда вышла мама, Симона поднялась. До этого момента она не понимала, как боится, что с ее мамой на самом деле не все в порядке.
С ее мамой могло случиться, как с Ми, или еще хуже, как с Тиш.
Мама вышла в комнату ожидания. Несколько пластырей на ее лице, но она больше не выглядела бледной, такой бледной, как раньше. Такими бледными Симона представляла мертвецов.
Натали вскочила, обняла мать.
– Ты моя храбрая девочка, – пробормотала Тюлип. – Мои храбрые девочки, – сказала она, протянув руку Симоне.
И теперь Симона хотела ощутить прикосновение, хотела, чтобы ее брали за руку и обнимали.