По залу пробежал легкий смех. Здесь хорошо знают это сияние глаз, эту ироническую улыбку.
— Но одно совершенно точно. Все мы верим в одного и того же Бога. Я знаю вашего Бога. А вы знаете моего. Может, под другим именем, но вы его знаете. — Он замолчал и выбросил вперед руку, словно только что услышал рискованную шутку. — Ладно, не волнуйтесь. Я не собираюсь цитировать вам Библию.
Снова раздался смех. Финн подтолкнул меня локтем. Микрофон, словно нос какого-то животного, теперь выглядывал из сумки, нацеленный в сторону сцены. Мы ждали какой-нибудь нелепости, чтобы оскорбиться и начать. На сцене Малачи поднял вверх руки, затем разыграл целую пантомиму, внимательно разглядывая сначала одну пустую ладонь, потом другую.
— Ничего особенного в них нет. Ведь правда? Совершенно обычные руки. Я не пытаюсь делать вид, будто в них заключена какая-то сила. Я не могу разить молниями. Я знаю все о своих руках, потому что, как и вас, меня не удовлетворяло то, что говорят эти шуты-евангелисты. И я стал профессионально исследовать эту тему. Например, знаете ли вы, что солдат победившей армии остается жив после ранений, которые могут убить солдата побежденной армии? Вы это знаете? Вы знаете, что представляет собой ваше тело? Ваше тело…
Он ткнул пальцем в аудиторию и улыбнулся. Вероятно, он уже достал меня на каком-то уровне, потому что я проигнорировал образ, промелькнувший у меня в голове: мне в глаза заглядывает со сцены не человек, а большая лохматая собака.
— Ваше тело может само исцелиться. Оно знает, как это сделать. Нужны только подходящие химические вещества. С того дня, как я покинул родительский дом, я ни разу не переступал порога медицинского учреждения. И не переступлю! — Он снова посмотрел на свои руки, изучая их по очереди — с таким видом, будто в них заключена какая-то загадка. — Вера позволяет мне направлять свои эндорфины туда, куда надо. А с такой сильной верой я могу направлять их и к вам.
— Что за бред! — бормочет Финн.
— Что за б…ство! — говорю я. Мы оба покачали головой, но он уже подчинил нас себе, и мы не смотрим друг другу в глаза. Мы оба представили, что́ именно мама Финна увидела в пасторе Малачи Даве. Как только зажглись прожектора, на сцену потянулась цепочка жаждущих исцеления. Инвалидов выкатывали на сцену или выводили под руки родственники. Затем одна из помощниц Малачи (в толпе ее называют Асунсьон) брала каждого за руку. Эта секс-бомба в длинном индейском платке, спускавшемся на спину ее белой дзюдоистской куртки, контролировала производственную линию, придерживая инвалидов на месте, пока Малачи готовился. Тогда она подталкивала их вперед и то ли поднимала, то ли уговаривала забраться на каталку, где они ложились на спину, глядя вверх на Малачи, который возвышался над ними, спиной к аудитории, опершись руками на каталку, склонив голову и закрыв глаза, словно дожидаясь, когда пройдет мигрень. Он не молился. Он просто ждал. Никакого адского пламени. Через несколько мгновений он клал руку на тело страждущего и снова закрывал глаза. Затем поднимал руки и что-то шептал пациенту, который вставал и уходил. Или его уводили родственники.
— Давай! — толкнув меня локтем, прошептал Финн. — Давай. Иди туда.
Я встал и присоединился к очереди, чувствуя себя страшно неловко, так как был здесь самым высоким. Впереди, сзади и по бокам я видел только шляпки с покачивающимися голубыми и розовыми перьями. Примерно через полчаса ожидания я поднялся на сцену, под свет прожекторов. Малачи бросил на меня взгляд и на какой-то миг, при виде моего роста и силы, его охватило замешательство. Но если он и заподозрил что-то, то ничем этого не показал.
— Как вас зовут?
— Джо.
— Что вас позвало сюда, Джо? Какая часть тела?
— Кишечник, — говорю я, поскольку именно из-за этого умерла мама Финна и вообще это первое, что пришло мне в голову. — Это рак, сэр.
Я лег на каталку, думая о том, как хихикает Финн. Малачи стоял надо мной, склонив голову и закрыв глаза, под его светлым чубчиком выступили капельки пота. Я заметил поры на его щеках и понял, что он пудрится. Внезапно мне стало чрезвычайно интересно, что же он скажет.
Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, он поднял голову и мрачно посмотрел на меня.
— Как же они узнали? — тихо произнес он. — Как они выявили? Она же такая маленькая — как же они ее выявили?