...Фидель сидел чуть в стороне, у стены, всеми клеточками своего ждущего новой жизни тела впитывая разговор, который вели между собой подпольщики. Настоящие подпольщики, борцы с ненавистными гансанос! И эти люди, вне всяких сомнений, единомышленники, горячо спорили между собой, наверняка не в первый раз, о том, что будет со страной после того, как кубинцы прогонят немцев.
- Неужели мы хотим вернуть на Кубу этого холуя янки? - рокотал бас, принадлежавший высокому парню с черными усиками. Он вскочил из-за стола, возбужденно размахивая руками.
Фидель сразу понял, что речь шла о Батисте. Батисту Фидель не любил. Как и его отец, он считал его безвольной марионеткой янки. Однако не решился высказать своего мнения. Во-первых, он был здесь новичком, а во-вторых, Батиста считался законным президентом Кубы, который находился в изгнании.
- Батиста - законный президент страны, другого у нас нет. А янки - наши единственные союзники по борьбе, - ответил Эрнесто. Он тоже стоял у стола, опустив ладони на резную спинку стула.
- Хороши союзнички... Разбомбили пол-Гаваны, - подала голос одна из девушек, высокая стройная мулатка, в ярко-красной мужской рубахе навыпуск.
- У них не было другого выхода, - вздохнул Эрнесто.
- Тебе легко говорить, ты не кубинец, - упрекнул Эрнесто парень с усиками. - Ты аргентинец...
Фидель видел, как Эрнесто молча стиснул зубы - похоже, ему нечего было возразить. Однако ему на помощь пришла вторая девушка, белозубая пышнотелая негритянка лет восемнадцати.
- Ну и что из того, что он аргентинец? - проговорила она. - Быть аргентинцем не преступление. Не все же аргентинцы продались Гитлеру!
- Я говорю о другом, - возразил усатый. - Ты, Че, только не обижайся, но...
- Говори! - мягко, но властно потребовал Эрнесто, видя, что усатый замялся.
- Ты не кубинец, поэтому не можешь воспринимать боль Кубы так, как ее воспринимаем мы....
- Возможно, ты и прав, Энрике, но я так же, как и ты, ненавижу гансанос...
- А чем, все-таки, янки лучше Гитлера? - подал голос невысокий белобрысый паренек, больше похожий на скандинава, чем на кубинца, который сидел на стуле в углу с какой-то увесистой книгой в руке - судя по всему, энциклопедией.
- Янки не убивают евреев, - ответил Эрнесто.
- Я мне лично глубоко наплевать на евреев, - закричал усатый, снова вскакивая из-за стола. - Я кубинец, и хочу, чтобы моя страна была свободной. Свободной от всех - и от немцев, и от янки, и даже от евреев, если они приплывут сюда и захотят нас покорить. Куба - для кубинцев! Мы должны быть хозяевами острова!
- А вот тут ты не прав, Энрике, - возразил Эрнесто. - Нельзя быть счастливым, если кто-то рядом с тобой несчастен. Но даже если ты несчастлив, то всегда найдется тот, кто гораздо несчастнее тебя.
- Ты о чем? - удивленно вскинул брови усатый.
- О тех, кому хуже, чем нам, - сказал Эрнесто. - О тех же евреях, которых фашисты уничтожают в лагерях смерти по всей Европе...
- Европа далеко, - возразил Энрике.
- Ты ошибаешься, - ответил Эрнесто. - Европа вместе с нами. И мы - вместе с Европой. Вместе с Россией. Вместе с Америкой. Вместе со всеми, кто сейчас страдает под железным сапогом Третьего рейха. Вместе со всеми, кто борется сейчас с гитлеровским нашествием. Вместе с теми, кто гибнет в лагерях смерти...
- Ты слишком красиво говоришь, - скривился усатый. Похоже, здесь он был главным возмутителем спокойствия, и, несомненно, хотел занять место лидера.
- Я не только говорю, но и делаю, - сказал Эрнесто. - И никто из вас не может меня ни в чем упрекнуть...
Фидель внимательно слушал перепалку своих новых товарищей, думая о том, как же могло случиться, что столь разные люди собрались вместе, ругаются, споря до хрипоты, и вместе с тем ведут общую борьбу. Борьбу за свободу...
До войны Фидель по несколько месяцев жил в Северо-Американских Штатах, в поместье отца, однако, как и большинство молодых кубинцев, не любил янки за их высокомерие и спесь, за стремление все и вся мерить своим собственным аршином. Не нравился Фиделю и Батиста, угодливо выполнявший распоряжения своих северных хозяев.
Но вот на Кубу пришли немцы, и испытания, которые выпали на долю Фиделя - потеря отца и брата, трудовой лагерь, полуголодное существование - заставили его по-новому взглянуть и на Батисту, и на янки. Фидель, что называется, испытал на своей шкуре, что такое немецкая теория "расового превосходства". Немцы не гноили кубинцев в концлагерях, как поляков и русских, не сжигали в печах крематориев, как евреев, однако смотрели свысока, давая понять, что они - люди второго сорта. А чернокожих вообще за людей не считали, однако о лагерях уничтожения, как в Европе, речи пока не шло. Правда, ходили слухи, что оккупационные власти намереваются создать в Гаване гетто для негров. И будто бы выходить за пределы гетто можно будет только по специальным разрешениям.
Фидель ненавидел немцев сильнее, чем северо-американцев. В первую очередь - за их прямолинейность. Если янки управляли Кубой руками самих кубинцев, то немцы, едва придя на остров, тут же назначили свою - немецкую - оккупационную администрацию, в которой не нашлось места даже их верным союзникам аргентинцам.
Кроме того, с первых же дней оккупации немцы занялись разграблением государственных музеев и частных коллекций, и это тоже было не по душе Фиделю, как и большинству кубинцев. Транспортные корабли увозили в Германию произведения искусства четырех веков. Хотя, по большому счету, именно немцы спасли многие шедевры от уничтожения: ведь американцы бомбили кубинские города без разбора, и многие старинные картины и предметы декоративно-прикладного искусства могли быть утрачены навсегда и безвозвратно...
Но все равно. Немцы были врагами - жестокими и коварными. А янки - союзниками. Но союзниками, скорее всего временными. Как сказали бы русские большевики - "попутчиками". Потому что, считал Фидель, когда кубинцы, вместе с американцами или без их помощи, прогонят с острова гансанос, они будут должны вежливо попросить из страны и самих союзников.
Куба должна стать свободной страной, не зависимой от своего могущественного северного соседа. Куба должна стать Островом Свободы...
В этом Фидель был полностью согласен с усатым оппонентом Эрнесто.
... То был единственный раз, когда Фидель был свидетелем споров в штабе молодежного подполья. Да и самого Эрнесто, который теперь носил подпольную кличку Че, что в переводе с аргентинского диалекта испанского языка обозначало "Товарищ", Фидель видел потом всего один раз, в городе, да и то не мог подойти, потому что должен был соблюдать правила конспирации.
Зато в его жизнь прочно вошла Марта...
Мысли о Марте заставили радостно забиться о сердце. Фидель явственно увидел голубые глаза девушки, ощутил на своих губах сладкий вкус ее мягких, но уверенных губ. Теплая волна приятно разлилась по всему телу, и Фидель сладко улыбнулся, представив себя рядом с Мартой...
Поэтому, выныривая из темной утробы переулка, он не заметил двух патрульных, которые стояли у бакалейного магазинчика. На короткое мгновение Фидель ослеп от яркого, враждебного света. Фидель инстинктивно заслонил глаза рукой и подался назад, намереваясь, видимо, нырнуть обратно в переулок и затеряться в лабиринте развалин и проходных дворов. Немцы в основном патрулировали центральные, расчищенные от развалин улицы, не решаясь без особой нужды заходить в глубь пустых и безжизненных кварталов, где еще оставались неразобранные руины.