Элпида хорошо понимала, что чувствует Димитрий. Всхлипывания Элени подействовали и на нее: она была исполнена сочувствием к новым товарищам по несчастью, но хотела, чтобы этот плач прекратился. По стечению обстоятельств они остановились прямо напротив дома Контомарисов, и Элпида тоном, не допускающим возражений, предложила Элени войти. Правда, потом ей пришло на ум, что этот дом, который по размерам намного превосходил жилище Элени и Димитрия, должен лишь усилить подавленное состояние ее гостьи. Это здание, официальная резиденция главы колонии, было построено еще венецианцами, на что указывали балкон, который даже можно было назвать величественным, и портик над входной дверью.
Контомарисы жили в этом доме вот уже шесть лет, и Элпида была настолько уверена в том, что Петрос ежегодно будет побеждать на выборах, что даже не представляла себе жизни в другом месте. Теперь же она сама уговаривала Петроса отказаться от должности главы колонии – а ведь если муж поддастся на ее уговоры, им придется переехать в другое место!
– Но кто меня заменит? – каждый раз спрашивал Петрос.
Элпида вынуждена была признать, что он прав, – у тех островитян, которые, по слухам, собирались выставить свои кандидатуры на следующие выборы, было очень мало сторонников. Одним из главных претендентов был лидер оппозиционеров Теодорос Макридакис, и хотя многие из его требований возникли не на пустом месте, переход власти над островом в его руки стал бы настоящей катастрофой. У него не было дипломатических способностей, а это означало, что весь тот прогресс, которого удалось добиться за последние годы, будет повернут вспять и им не то что не предоставят новых привилегий, а скорее отберут уже завоеванные. Был и еще один претендент на роль лидера колонии – Спирос Казакис. Это был неплохой человек, но ему откровенно недоставало твердости характера, и единственной причиной, по которой он стремился к этой должности, был дом президента – предмет тайной зависти почти всех островитян.
Обстановка в доме Контомарисов разительно контрастировала с внутренним убранством всех прочих зданий на острове. Окна высотой от пола до потолка совсем не мешали свету проникать в комнаты, а с потолка в главном зале свисала очень красивая хрустальная люстра на длинной запыленной цепи. Маленькие кусочки хрусталя неправильной формы бросали на стены пастельного оттенка калейдоскопическую мозаику бликов.
Мебель была старой, но очень удобной. Элпида жестом пригласила Элени присесть. Димитрий расхаживал по комнате, рассматривая фотографии в рамках и содержимое серванта, на полках которого были расставлены ценности семьи Контомарис: травленый серебряный кувшинчик, ряд катушек с кружевной лентой, фарфоровый сервиз, еще какие-то фотографии и, что больше всего заинтересовало мальчика, несколько шеренг игрушечных солдатиков. Мальчишка простоял перед сервантом минут пять, но большую часть этого времени он рассматривал не его содержимое, а свое отражение в зеркале. Собственное лицо показалось ему таким же чужим, как и комната, в которой он очутился, и взгляд мальчика в зеркале вселял в него смутное беспокойство – как будто он не узнавал смотревшие на него темные глаза. До этого дня мир Димитрия включал в себя городки Агиос Николаос и Элунда, а также несколько деревушек между ними, в которых жили его двоюродные братья и сестры, дяди и тети. Теперь ему казалось, что он перенесся в другую вселенную. За своим отражением в зеркале он видел госпожу Контомарис, которая обнимала за плечи плачущую госпожу Петракис. Несколько секунд мальчик смотрел на них, а потом вновь принялся рассматривать ряды солдатиков.
Когда он наконец повернулся к женщинам, то увидел, что госпожа Петракис уже успела прийти в себя. Протянув к нему руки, она сказала:
– Димитрий, прости меня.
Ее рыдания потрясли и смутили мальчика, и ему вдруг пришло в голову, что она, вероятно, скучает по своим детям так же сильно, как он – по матери. Димитрий попытался представить себе, что чувствовала бы мать, если бы ее выслали на Спиналонгу вместо него. Взяв госпожу Петракис за руки, он крепко сжал их и по-взрослому произнес:
– Ну что вы, не говорите так!
Элпида прошла на кухню, чтобы заварить Элени кофе и приготовить Димитрию самодельный лимонад из сладкой воды и дольки лимона. Вернувшись, она увидела, что ее гости, сидя в креслах, что-то тихо обсуждают. Когда мальчик заметил свой напиток, его глаза вспыхнули. Он осушил стакан одним глотком. У Элени на душе тоже немного потеплело – быть может, сказался горячий сладкий напиток, а возможно, сочувствие, проявленное Элпидой. Обычно Элени самой приходилось выказывать сочувствие другим людям, и она всегда считала, что давать его другим легче, чем принимать. Но теперь ей, хочешь не хочешь, надо было привыкать к новой роли.