Вечер прошел просто замечательно. В последние несколько месяцев Алексис с родителями практически не виделась, поэтому не знала последних новостей, в частности о личной жизни Ника. Брат Алексис жил в Манчестере и учился в аспирантуре. Взрослеть он явно не собирался, и семью не переставала поражать запутанность его отношений с противоположным полом.
Затем Алексис с отцом заговорили о последних интересных случаях в археологии, и София поймала себя на том, что ее мысли вернулись к их первому приходу в этот ресторанчик. Тогда Григорис положил на стул Алексис целую стопку подушек, чтобы девочка могла достать до стола. К рождению Ника таверна уже успела разжиться высоким табуретом, и со временем дети полюбили яркий вкус тарамасалаты, паштета из икры, и соуса цацики, которые подавали официанты на крошечных тарелочках.
На протяжении почти двух десятков лет в этом ресторанчике под аккомпанемент играющих по кругу греческих мелодий отмечались практически все важные события их жизни…
София вспомнила, что Алексис давно уже не ребенок, и принялась обдумывать письмо в Плаку, которое предстояло написать. Она достаточно регулярно обменивалась с Фотини письмами – в частности, четверть века назад подробно описала рождение своего первого ребенка. Спустя несколько недель с Крита прислали крошечное, замечательно расшитое платьице, в которое София одела новорожденную дочь на крещение – несколько в нарушение традиций, но взять нужный детский наряд было негде. Некоторое время назад обмен письмами приостановился, но София была уверена, что если бы с Фотини что-то случилось, то ее муж обязательно сообщил бы об этом. София задумалась, как может теперь выглядеть Плака, и прогнала из мыслей непрошеный образ маленькой деревушки, застроенной шумными пивными с английским пивом. Она всем сердцем надеялась, что Алексис увидит Плаку такой, какой она была в день отъезда Софии в Англию.
С приближением ночи волнение Алексис от мысли, что она сможет лучше узнать прошлое своей семьи, все росло. Она знала, что отпуск наверняка обострит их с Эдом противоречия, но ради посещения родных мест матери можно было вытерпеть что угодно. Они с матерью нежно улыбнулись друг другу, и Маркус подумал, что времена, когда он исполнял роль посредника и третейского судьи между Софией и дочерью, похоже, близятся к концу. От этой мысли на его душе стало тепло: в конце концов, он был в обществе двух женщин, которых любил больше всего на свете.
Они доели, из вежливости выпив половину бутылочки раки, которую хозяин таверны по традиции выставил в качестве угощения, и вышли на улицу. Алексис заранее предупредила, что останется ночевать у родителей, и теперь с нетерпением ожидала возвращения в свою старую комнату. Проспав несколько часов в кровати из своего детства, она должна была рано утром встать, сесть на подземку и поехать в аэропорт Хитроу. И хотя девушка так и не спросила у матери совета относительно Эда, она была очень довольна вечером. Сейчас ей казалось более важным то, что она с согласия матери и даже при ее содействии побывает на родине Софии, и все тревоги по поводу более отдаленного будущего на время отошли на задний план.
По возвращении домой Алексис заварила Софии кофе, и та уселась за кухонный стол писать к Фотини. До того как запечатать конверт и передать его дочери, она переписывала письмо трижды, и все это время в кухне стояла полная тишина: София подошла к задаче со всей серьезностью. Алексис чувствовала, что если заговорит, то чары могут развеяться, а настроение матери – измениться.
Письмо Софии пролежало две с половиной недели во внутреннем кармане сумки Алексис, рядом с паспортом. По сути оно тоже было чем-то вроде паспорта, который должен был дать доступ к прошлому матери. Конверт вместе с ней преодолел путь от Афин до Крита и даже выдержал сильный шторм во время плавания на пароме от Пароса до Санторини. Они с Эдом приехали на Крит несколько дней назад и быстро сняли комнатку на набережной в Ханье – это было несложно, так как пик сезона прошел и большинство отдыхающих разъехалось.