Теперь пришел конец кошмару. Главный жрец и вождь были гостями Смита, и он приглашал их, с глубокими поклонами, к столу.
Арики и Боамбо были поражены обстановкой на яхте. Никогда в жизни они не предполагали, что существуют пружинные кровати с мягкими одеялами и сетками от комаров, кожаные канапе и кресла, в которых человек тонет, столы с белыми скатертями, «онамы» из фарфора и бокалы из хрусталя, серебряные ложки, вилки и ножи, ковры, туалетные принадлежности и много других вещей. Арики осматривался и был, видимо, ошеломлен. А когда случайно увидел свое отражение в большом зеркале, он испуганно отскочил и спрятался за спиной Боамбо, словно встретился лицом к лицу со злейшим врагом. Правда, в молодые годы он, наверно, любовался собой в стоячей воде, но с тех пор прошли десятки лет, и старость незаметно наложила свой разрушительный отпечаток па его лицо: оно было сморщено, как кора высохшего дерева. А как себя держал Боамбо, когда увидел свое отражение в зеркале? Он выпятил грудь, самодовольно усмехнулся, как будто хотел сказать: «А, каково? Я еще не стар, кожа на лице не сморщена, как печеное таро, и тело у меня еще сильное».
Смит, раньше не любивший быстрых движений, сейчас был подвижен как угорь — накрывал на стол, потчевал гостей и мотал головой, как лошадь, которая отмахивается от мух:
— Прошу, ваше преосвященство... Благоволите, ваше высочество...
— Он держится, как лорд в Букингемском дворце, — ядовито заметил капитан.
Боамбо не понравились консервы, и он отказался от них. Смит впал в отчаяние. Он не мог предложить ему никакой другой еды. Когда я ему сказал, что вождь одобрил шоколад, плантатор принес целую коробку и положил ее перед вождем.
Арики был не придирчив, поглощал все, что ему попадалось под руку — телятину, курицу, рыбу, икру, попробовал даже кусочек шоколаду, но не мог разжевать единственным зубом, выплюнул в кулак и бросил на пол. Ему нравились и коньяк и вино, и он все время выпивал бокал до дна, не прикасаясь к нему губами: он выливал вино прямо в рот, потом цокал языком и снова принимался за еду. А выпив и бокал шампанского, главный жрец обнял капитана, и оба начали в один голос петь песни, — один — на языке зангов, а другой — по-английски. Теперь Смит сосредоточил все свое внимание на Боамбо, усердно наполнял его бокал, но вождь знал силу алкоголя и пил в меру.
К вечеру мы все сошли на берег. Кто-то сказал туземцам, что вождь и главный жрец отправились на большую пирогу пакеги, и все селение высыпало на берег бухты. Всем хотелось узнать, что делается на большой пироге, но Боамбо не удовлетворил их любопытства, а главный жрец вообще не мог ни говорить, ни держаться на ногах. Он обнял за плечи капитана и плантатора, и они потащили его к селению среди веселого шума толпы.
III
Дело Смита наладилось: Арики и Боамбо разрешили ему жить в моей хижине. Разумеется, не шла речь о Стерне — он уже пользовался, наравне со мной, одинаковыми правами жителя острова. Оставалось решить, что делать с имуществом Смита.
А чего только не было на яхте плантатора! Десяток боевых и три охотничьих ружья, ящики с патронами, консервы, мешки с мукой и рисом, ящики с макаронами и сахаром, ящики испанских и французских вин, коньку, рома, вермута и много других напитков, названия которых я даже не знал; два больших гардероба с бельем и одеждой, одеяла и простыни, мебель, книжный шкаф, обеденный и чайный сервизы, кухонная посуда, столярные и кузнечные инструменты — молотки, долота, сверла, топоры, напильники, пилы, и чего только не было... Капитан предложил большую часть инструментов передать племени, а себе оставить мебель, сервизы, кухонную посуду, одеяла, простыни, одежду, разумеется, и ружья. Но Смит не согласился делиться с кем бы то ни было своим имуществом. Он заявил, что только он имеет право распоряжаться своей собственностью.
— Все мое, сэр! — несколько раз повторил Смит.
— Наше, сэр! — поправил его Стерн.
— Ничего подобного, Стерн, — встрепенулся Смит и уставился на капитана своими пепельными глазами. — Всегда было мое и остается моим. Это я решу, что дать племени. Кое-что дам и вам, конечно...
— Нет, сэр! — вскипел Стерн и ударил кулаком по столу. — Мы не нищие. Здесь все равны, и все поделим по-братски.
Смит вытер вспотевшую шею.
— Как так равны, Стерн? Не забывайте, что я собственник, а вы мои служащие...
— Были! — прервал его капитан. — Но теперь мы равны. Сейчас я такой же ваш служащий, как вы — мой. Понятно?
Я решил положить конец этой неуместной ссоре.
— Напрасно вы спорите, — сказал я. — Все на яхте не принадлежит ни мистеру Смиту, ни нам троим. Все это принадлежит племени.
— Вы шутите, сэр! — враждебно посмотрел на меня Смит и, смяв мокрый платок, сунул его в карман брюк.
— Я говорю совсем серьезно, сэр. Частная собственность на острове крайне ограничена. Тут каждый имеет копье, лук, стрелы, две-три рогожки, два-три онама, два-три кувшина — вот и вся частная собственность. Все остальное — земля, леса, дичь в них, рыба в океане — все это общественное владение.
Смит так на меня смотрел, как будто бы я ему сообщил, что на острове свирепствует чума. Как это может быть? Значит, он не сможет ходить на охоту за дичью. Но это его любимый спорт!
Я объяснил ему, что здесь охота не спорт, а способ пропитания. Конечно, каждый может убить дикую курицу или другую какую-нибудь птицу, каждый может поймать рыбу в океане, но в охоте на крупного зверя «кро-кро» и диких свиней участвует все селение, а иногда и все племя, и то только в определенные месяцы в году.
— А что делают с убитыми животными? — спросил Смит.
— Устраивают праздник и съедают их. Туземцы не могут держать запасы из рыбы и мяса, потому что они скоро портятся. Они еще не научились добывать морскую соль и потому пользуются морской водой.
— А разве у вождя и главного жреца нет своих плантаций? — полюбопытствовал Смит.
— Нет. Я же вам сказал, что земля является коллективной собственностью.
— Но... это же коммунизм, сэр! — встрепенулся Смит.
— Не коммунизм, успокойтесь. Остаток первобытного коммунизма.
— Тех же щей да пожиже влей! — воскликнул Смит. Потом, подумав, он спросил: — Скажите мне правду — тут люди, наверно, лентяи?
— Я этого не заметил, — ответил я. — Женщины и даже дети работают на огородах, а мужчины ходят на охоту за дичью или на рыбную ловлю.
— Ну а если кто-нибудь не хочет копать? Если предпочитает валяться в тени? Ведь копать под этим палящим солнцем — не слишком приятное дело, не так ли?
Я объяснил ему, что если кто-нибудь откажется работать, племя, наверно, лишит его права получать таро и ямс с огородов или мясо убитой дичи.
— Но я могу сам наловить себе рыбы в океане или в какой-нибудь реке, правда? — продолжал засыпать меня вопросами плантатор.
— Можете, конечно. Даже будете принуждены, голод вас заставит. Почему бы вам тогда не отправиться со всеми туземцами на рыбную ловлю? Это гораздо приятнее, уверяю вас. Я ездил несколько раз и не поймал ни одной рыбы, но, несмотря на это, туземцы мне давали мою долю. Ведь вы помните, что я привозил несколько раз на яхту свежую рыбу.
— Помню, — кивнул головой Смит.
— Когда вы изучите язык туземцев, вы сами пожелаете работать с ними, вместо того чтобы мучиться самому...
— Вопрос принципиальный, сэр. Коллективная собственность подрезает крылья личной инициативе и создает лентяев. Человечество вышло из первобытного состояния после появления частной собственности. Без частной собственности человечество и до сих пор пользовалось бы луком и стрелами, как эти дикари. Частная собственность порождает личную инициативу, а личная инициатива увеличивает частную собственность. С незапамятных времен эти вещи идут рука об руку и движут человеческий прогресс. Так-с, сэр...