Тут я застал моего старого друга Гахара. Увидев меня, он сейчас же подошел. Мы уселись в тени и закурили. Гахар предпочитал сигареты своему табаку и, когда меня встречал, не пропускал случая выкурить одну сигарету.
Глядя, как мучаются туземцы со своими деревянными кольями и лопатками, я вспомнил о железных лопатах и топорах Смита, которые он купил для своих плантаций на Кокосовых островах. Они бы облегчили труд этих людей. Туземцы могли бы легко вырубить топорами деревья, а лопатами и мотыгами без особого труда раскопать и засеять огород. И я решил взять несколько топоров и лопат и отнести их туземцам, даже если это будет против воли Смита.
Я пошел в хижину, но никого в ней не застал. Арики, Смит и капитан отсутствовали. От ящиков и мешков и следа не осталось. Только на нарах валялось несколько порожних бутылок и две-три забытых свечки.
Я зашел к Боамбо, но и его не застал дома. Старая Дугао варила перед хижиной таро. Вода в горшке, поставленном на огонь, булькала и пенилась. Дугао сказала, что Боамбо приходил и опять ушел куда-то. Он ужасно сердит...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Неожиданная встреча. Тайна белых листов. Кто хочет меня убить? Жалобы Смита. Дневник Магеллана.
I
Солнце зашло, наступила ночь. Боамбо не приходил. Его сына и дочери тоже не было.
Я возвратился в мою хижину. Чувствовал себя одиноким. Закрыв дверь, я взобрался на чердак и вышел на бамбуковую террасу. Я лег на спину и загляделся в облачное небо. До меня долетал рев волн, разбивавшихся о скалы. Океан волновался. Было душно, как перед грозой. Куда ушли Стерн и Смит? Уж не на яхту ли? Но почему капитан не оставил мне записки, чтобы хоть за него не беспокоиться? Кто его знает, может быть он помирился со Смитом, и оба решили оставить мою хижину и жить отдельно... Может быть, Смит решил, что выгоднее разделить свое имущество между двумя, чем между тремя. Дурак! Что ж он разве не знает, что я ничего не желаю для себя?..
Да, мы были детьми двух миров. Я принадлежал к новому миру — миру правды и счастья, а Смит — к старому миру господ. Он никогда не поймет меня. Мои заботы о туземцах были ему чужды. И я уверен, что, если бы мы жили в одной хижине, мы были бы чужды один другому. Я был также уверен и в том, что плантатор и в будущем будет мне создавать тревоги. А капитан? Неужели и он перешел на сторону Смита? Едва ли... Смит пытался и с ним обращаться как со своим служащим, а между служащими и господами никогда не может быть мира и дружбы.
Было уже довольно поздно, когда хлопнула дверь и кто-то вошел в хижину. Я слышал шаги по рогожкам, потом лестница из лиан зашелестела и заскрипела. Кто-то поднимался наверх. Я встал и стоя ждал на веранде. Шаги послышались на бамбуковом чердаке. В маленьком окошке показалась — кто бы вы думали? — Канеамея!
— Андо! Где ты, Андо? — тихо прошептала она. Я молчал в темноте.
— Андо, это ты? — спросила Канеамея, заметив меня.
— Я.
— Ты не ждал меня?
— Нет... Зачем ты пришла? Сейчас поздно... — тревожно сказал я.
— Я раньше тебя искала, но не нашла. — Она немного помолчала, потом продолжала: — Я пришла... Разве ты не рад?
— Нет! Слышишь? Нет! Уходи!
— Пакеги у нас, — прошептала она. — Набу много пил и опять заснул. Будет спать до утра. (Она сказала: «Алу ябом аро» — до восхода солнца.) Арики сказал, что пакеги будут жить в нашей либе орованде. Понимаешь?
— Понимаю.
— А ты где будешь жить?
— Тут. В моей хижине.
— Ты не останешься с пакеги?
— Нет. Я останусь здесь.
На ее руках блеснули два бронзовых браслета, наверно подаренных Смитом.
— Уходи, — сказал я. — Слышишь?
— Не уйду!
Ее голос дрогнул. Она села на окно.
— Опасно, — настаивал я. — Скромные девушки не ходят по ночам по чужим хижинам. Это запрещено. Уходи.
— Боишься?
— Да, боюсь.
— Кого?
— Арики. Он взбесится, если узнает, что ты приходила в мою хижину.
— Ты однажды сказал, чтобы я пришла. Помнишь? Я и пришла.
— Сказал, чтобы ты пришла днем. А ты пришла ночью. Это опасно...
— Я никого не боюсь!
— А почему дрожишь? — спросил я. Она действительно дрожала.
— Я не дрожу.
— Дрожишь, я же вижу. Ты не больна?
— Нет, я не больна.
Я взял ее руку и нащупал пульс. Он был ускоренным. Рука была горячая.
— Сойдем вниз, — предложил я, соображая как поскорее ее отослать прочь.
Канеамея покорно пошла за мной. Мы сошли в хижину.
— Я видела, как вас бросали в Большую воду, — снова заговорила она, сев на нары. — И я сказала моему набу: «Набу, не бросай пакеги в Большую воду». Но он меня не послушался. — Потом, немного помолчав, прибавила вполголоса: — Он не любит тебя...
Я знал, что Арики не любит меня.
Канеамея хотела еще что-то мне сказать, но я ее перебил. Время было не для разговоров. Ей нужно немедленно уйти, пока никто не пришел. «Уходи! — настойчиво повторил я. — Слышишь? Деревья шумят. Ветер поднимается. Надвигается гроза. Уходи».
И в самом деле поднялся сильный ветер, деревья гнулись и шумели. Весной и осенью здесь часто бывают сильные грозы с ливнями. Посмотришь: тихая погода, звездная тропическая ночь окутала землю и вдруг поднимается сильный ветер, небо темнеет, покрывается тучами, молнии разрезают мрак, и спустя несколько минут разражается страшная гроза с проливным дождем. А ты сидишь в своей хижине и прислушиваешься к тому, как ревут водопады в горах, как валятся с шумом и треском старые деревья в джунглях...
— О, ты меня прогоняешь! — заплакала Канеамея. — Это очень плохо! Тот старый пакеги с длинной головой не прогнал бы меня. Он лучше тебя...
Не знаю, в другое время я, может быть, посмеялся бы ее словам, или же обиделся, но сейчас они меня не задели. Я только повторял одно и то же: «Уходи, уходи!»
— Хорошо! — сокрушенно сказала Канеамея и встала. — Я ухожу.
И она направилась к двери. Следовало хотя бы ее проводить. На дворе уже бушевала гроза, по крыше забарабанили первые капли дождя. Я догнал ее и схватил за руку. Я был подавлен и смущен.
— Не сердись, — сказал я. — Завтра приду к вам. Поговорим. А сейчас я провожу тебя через лес.
— Нет! — отрезала она и вырвалась.
В эту минуту что-то упало на землю. Я наклонился и поднял. Это был какой-то пакет, завернутый в пальмовые листья.
— Что это? — спросил я.
— Белые листы, — ответила Канеамея.
— Белые листы! Правда?
— Ты хотел их видеть, и я тебе обещала принести. Вот, принесла, а ты меня гонишь...
— А ты почему не сказала, что принесла белые листы?
Она молчала.
— Хорошо! — сказал я взволнованно. — Очень хорошо. Сейчас посмотрим белые листы. Только зажгу огонь.
— Нет! — отрезала Канеамея. — Я должна уходить!
Но я уже вернулся к нарам и искал свечи, которые я заметил в тот же вечер. Наконец нашел одну, зажег и прикрепил к нарам.
— Нана — пусть будет так, — покорно промолвила Канеамея. — Посмотри на белые листы. Потом я уйду. Но не хочу, чтобы ты меня провожал. И никогда не приходи к нам домой. Слышишь! Никогда!
— Никогда, — повторил я машинально ее слова, не вникая в их смысл.
Я стал возле света и быстро развернул пакет. Белые листы были не что иное, как старая тетрадка в потертом черном переплете, истрепанная по краям. Я стал взволнованно перелистывать ее. Страницы были исписаны мелким почерком. Несмотря на то, что чернила сильно выцвели, буквы все же можно было разобрать, но я не понимал ни слова из того, что было написано. Прочел только заглавие на первой странице и догадался, что это дневник Магеллана. Его имя было написано крупными буквами, а под ним стояла дата: «10 августа, 1519 года, г. Севилья, Испания».
Да, не было никакого сомнения — это был дневник великого мореплавателя, первым объехавшего земной шар и доказавшего, что земля круглая, а не плоская, как утверждало духовенство. Из истории известно, что Магеллан действительно тронулся в путь из Севильи 10 августа 1519 года с пятью кораблями и 265 человеками экипажа. Прежде всего он отправился вокруг берегов Африки, потом на запад, к берегам Южной Америки, чтобы открыть новую дорогу в Индию. Много историков занималось этим великим путешествием, но ни одному не удалось докопаться до истины. А истина была скрыта испанским королем и его приближенными. Из ложно понятого патриотизма (Магеллан был португальцем, а не испанцем) и, главным образом, из личных расчетов, испанские гранды хотели предать забвению имя великого мореплавателя, и оно действительно не упоминалось десятки лет. Значительно позже историки начинают настойчиво говорить о нем, и тогда выплывает истина, что Себастьян дель Кано, испанский офицер, который подкапывался под Магеллана во время путешествия, использовал убийство великого мореплавателя в целях личного обогащения и славы. Многие историки подозревают, что дель Кано уничтожил дневники Магеллана, чтобы скрыть козни испанских офицеров и попытки устроить переворот на всех пяти кораблях, но оказалось, что историки не правы: дневник Магеллана был в моих руках. Он должен был пролить свет на множество неизвестных или туманных и извращенных фактов этого великого путешествия. Все историки черпали сведения о нем главным образом из дневника итальянца Пигафетты, который сопровождал Магеллана и был свидетелем его гибели. Но из истории известно, что и дневник Пигафетты был подделан. Пигафетта лично поднес его испанскому королю Карлосу I, и еще тогда дневник исчез. То, что сейчас принимают за дневник Пигафетты, является только краткой выпиской из подлинного дневника. Почему исчез подлинник, нетрудно догадаться. Заговоры испанских офицеров против Магеллана в заливе Сан-Хулиан, попытки его арестовать, бегство одного из пяти кораблей еще у американских берегов и самовольное возвращение в Испанию и, наконец, слава Магеллана — все это должно было быть скрыто от истории или извращено так, чтобы свести на нет подвиг Магеллана. И все потому, что Магеллан не испанец, а португалец. Нужно было выдвинуть в качестве героя бискайского дворянина дель Кано, который, в сущности, только мешал Магеллану. Почему бы нет? Магеллан был мертв, а мертвые не говорят. Вся слава, весь подвиг Магеллана по какой-то иронии судьбы приписываются как раз тем, кто не имеет никаких заслуг.