— Это верно, — согласился я, — и все же я не могу оправдать вас...
— Но я и не жду от вас оправдания, сэр, — пренебрежительно махнул рукой Смит и продолжал: — Мне очень хорошо известно, что, благодаря вашей диалектике, вы легко превращаете белое в черное, и черное — в белое. Но знайте, что эти черные дикари ни под каким солнцем не станут белыми. Дикарями они родились, дикарями и умрут. Только бич на них подействует.
И, толкнув еще раз ногой пустой ящик, он отправился один работать на свою плантацию.
В тот же день я встретил Стерна и рассказал ему случай со Смитом. Насмеявшись досыта, капитан заговорил о тайных замыслах плантатора. У него была сокровенная мечта: если когда-нибудь ему удастся попасть к своим, он думал вернуться на Тамбукту с одним или двумя пароходами и захватить остров. А пока он решил производить опыты, чтобы понять, что здесь может лучше всего расти, и, если когда-нибудь счастье ему улыбнется, быть готовым.
Я вспомнил слова Смита: «Черные никогда не станут белыми». Он сказал это о туземцах, но это относилось и к нему самому. «Да, он приложит все силы, опыт и хитрость для достижения своей цели — поработить племя», — думал я и не ошибся...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жена Гахара. Хитрости Арики. Странное погребение. Анчар — «дерево смерти».
I
Почти каждый день я вставал рано, еще перед восходом солнца, и ходил в бухту купаться. В это время вода особенно приятная. Днем, от горячего солнца, она делалась теплой, как в бане, и только после полуночи немного охлаждалась. Кроме того, в бухте было тихо и безлюдно, и я плавал никем не тревожимый до полного изнеможения.
В одно такое тихое утро прибежал в бухту взволнованный Гахар, еще издали возбужденно крича:
— О, Андо! Идем скорее, Андо! Уин-уин, Андо!
— Что случилось, Гахар?
Он поведал мне, что его жена тяжело больна. Вчера была совсем здорова, ходила на огород перекапывать грядки с таро, набрала полный мешок кенгаровых орехов, разложила их сохнуть на солнце, чтобы легче очистить от кожуры, потом сварила похлебку из рыбы и бататов. Они поужинали и легли спать. А ночью она начала стонать и корчиться от болей в животе. Сейчас она была в очень тяжелом положении.
— Спаси ее, Андо! — взмолился Гахар. — Она умрет! Идем скорее, вылечи ее...
— Какую рыбу вы ели, свежую или сушеную? — спросил я его.
— Свежую.
— Когда ты ее поймал?
— Несколько дней назад, ночью.
Гахар сказал, что и у него заболел от рыбы живот и он почувствовал облегчение только после того, как его вырвало. Не нужно быть врачом, чтобы понять, что больная отравилась несвежей рыбой. Но Гахар думал иначе. Он был уверен, что они стали жертвой наговора. Было бессмысленно его разубеждать в этом. Не теряя времени, я сбегал в мою хижину за лекарствами. Гахар неотступно ходил за мной по пятам и подгонял:
— Скорее, Андо, скорее! Она скоро умрет, она скоро умрет...
Моя аптека была очень бедна. Ящичек с несколькими пузырьками, тубами и банками, несколько коробок хинина и атебрина, несколько пакетов с таблетками и порошками, ампулы с серумом против змеиного яда — вот и все. Что я мог дать больной? Только слабительное, ничего другого. Я взял бутылку с касторкой и отправился в селение.
Перед хижиной Гахара собралось человек десять туземцев, а внутри целая толпа женщин суетилась около больной. Все были молчаливы и напуганы. Жители Тамбукту испытывали необъяснимый страх перед смертью. Для них смерть не была естественным концом каждого живого существа, а чем-то вызванным сверхъестественными силами. Так как никто не умирает по своей воле, и каждый человек, прежде чем умереть, обыкновенно страдает какой-нибудь болезнью, туземцы верили, что некий плохой человек околдовал больного. Этот плохой человек где-нибудь находит заброшенную или забытую саронгу, нарезает ее на мелкие куски и с заклинаниями сжигает. Человек, собственник саронги, заболевает. Если кто-нибудь сорвет плод и бросит его недоеденным, и если недоеденный плод попадет в руки врага, он нарезает его на мелкие куски, сжигает с заклинаниями и человек, бросивший недоеденный плод, также заболевает. Если найденная саронга или недоеденный плод будут немедленно сожжены, больной умрет в тот же день. Но иногда враг коварен и мстителен. Он сжигает найденную саронгу по кусочкам в течение недели, двух недель, месяца, чтобы подольше помучить свою жертву.
Разумеется, не каждый человек может заниматься колдовством, ибо не каждый знает слова заклинаний. Но в каждом племени есть такой человек. Был он и в племени занго — это был Арики. Туземцы были убеждены, что главный жрец может заколдовать кого пожелает и уморить его или снять с человека наговор и спасти больного от смерти. Если, несмотря на все, больной умирал, Арики говорил: «Он не послушал моих советов, и Дао не пожелал его спасти». Таким образом он убивал двух зайцев одним выстрелом: вселял страх и суеверие в души туземцев и спасал свой авторитет.
Я делал как раз обратное. Всегда, когда лечил какого-нибудь больного, не пропускал случая ему объяснить, что Дао не имеет ничего общего с его болезнью. Дао сделан из дерева. Если его бросить в огонь, он сгорит и превратится в пепел. Дао не может причинить болезни здоровому человеку или помочь больным. Я говорил и против колдовства. Туземцы слушали меня молча, с некоторым страхом, но не возражали, так как думали, что я знаю все тайны и могу освободить их от любого колдовства.
Жена Гахара была старой, истощенной женщиной с морщинистым лицом, искаженным от боли. Она лежала на нарах, свернувшись клубком, и тихо стонала, стиснув зубы и держась обеими руками за живот. При моем появлении в хижине, женщины расступились и дали мне дорогу. Я подошел к больной, взял ее за руку и нащупал пульс — он едва чувствовался. Через несколько часов больная умрет. Никакой врач и никакие заклинания не были в силах ее спасти. Бесполезно было и мое лекарство, но я не мог сказать правду. Гахар и женщины следили за каждым моим движением и ждали, затаив дыхание, того, как белый человек с луны выгонит смерть из тела умирающей женщины. Увы! Никакая земная сила не была в состоянии совершить такое чудо. Все же я должен был попытаться помочь больной, или, по крайней мере, сделать вид, что ей помогу. Сказать, что болезнь неизлечима, значило скомпрометировать себя как лапао, целителя всех болезней. Ни один врач на моем месте не сделал бы этого. Врачи не имеют права сказать больному, что его болезнь неизлечима даже тогда, когда убеждены в том, что больной умрет.
Я снова нащупал пульс больной, посмотрел на ручные часы и начал отсчитывать секунды. В хижине наступила полная тишина. Даже больная умолкла в напряженном ожидании.
— Поздно ты меня позвал, Гахар, — обернулся я к старому моему приятелю, стоявшему за моей спиной и нетерпеливо переступавшему с ноги на ногу. — Если бы ты меня позвал вчера вечером, я бы дал больной нанай кобрай, и она бы выздоровела. А теперь поздно, слишком поздно.
— Не поздно, она еще жива, — настаивал Гахар. — Дай ей скорее нанай кобрай, дай скорее!
— Я дам ей, Гахар, но говорю тебе, что поздно.
Я вынул из сумки бутылочку с касторкой, налил суповую ложку и поднес ко рту больной. Она посмотрела на меня широко открытыми глазами, и я увидел в ее угасшем взоре тень смерти. Ложка дрогнула в моей руке.
— Открой рот! — тихо сказал я.
— Нет, нет! Не хочу! — отрицательно покачала головой больная.
Все начали ее уговаривать, но она мотала головой и скулила, как щенок. Гахар постарался насилу ей разжать челюсти, но женщины вцепились в него и его оттащили. Я опять поднес ложку к ее губам, но больная снова замотала головой, оттолкнула мою руку, и лекарство разлилось.
Я взял сумку и вышел из хижины. Сюда вошла смерть, и мое присутствие было излишне.
II
К обеду из той части селения, в которой жил Гахар, долетели оглушительные звуки бурума. Откликнулись бурумы и из других частей селения. Я пошел посмотреть в чем дело. На площади я застал целую толпу мужчин и женщин. У всех лица были намазаны черной краской. Мужчины были вооружены копьями и стрелами. Среди них был и Гахар. И он держал в руках копье, но в отличие от других мужчин, которые стояли на одном месте мрачные и молчаливые, он кричал во все горло: «Карам! Карам!» (Война! Война!) — и бегал по маленькой площадке с одного конца на другой, делая воинственные приемы копьем, как бы поражая кого-то. Этими воинственными жестами и криками «Война! Война!» он выражал свое горе и готовность отомстить врагам, которые наслали смерть на его жену. Из хижины разносились отчаянные вопли. Я заглянул через открытую дверь и увидел жену Гахара, лежащую на земле, на старой рогожке. Она была мертва. С десяток женщин стояли вокруг, выли и причитали...