Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно смотрел на электростанцию.
— Мачта разборная, — продолжал Орнульф. — Лопасти штампованные, из листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они устанавливаются по направлению ветра.
В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.
«И впрямь он практический человек, — подумал Цветков. — Но есть в нем все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта конструкция давно устарела!»
Но он вежливо спросил:
— Итак, эта установка вас освещает?
— И греет и готовит пищу, — добавил хозяин. — А вот и наш электромонтер!
Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком, выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое, простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое, как у много пожившего человека.
Тон его в разговоре с хозяином был почтительный, но без подобострастия.
Когда он пошел дальше, Цветков спросил:
— Скажите, пожалуйста, какой национальности эти люди?
— Саамы, — ответил хозяин, — или, как их еще называют, лапландцы, лопари.
Помолчав, он добавил:
— Хорошие люди, хорошие друзья. Единственные.
— А много их здесь с вами? — спросил Гущин.
— Две семьи. Они приехали со мной. Было четверо взрослых и столько же детей.
Потом еще родились дети. Теперь всего, кроме меня, четырнадцать человек, в том числе трое совсем маленьких. — Орнульф нахмурился. — Были еще два подростка, — продолжал он, — они были бы теперь юношами.
— Они умерли? — участливо спросил Гущин.
— Да, — односложно ответил Орнульф.
— От какой-нибудь инфекции?
— Здесь инфекции не бывает, — задумчиво сказал Орнульф. — Болезнетворных бактерий почти нет, как повсюду в Арктике — исключительно чистый воздух.
— Мы создадим здесь прекрасный курорт! — вырвалось у Цветкова.
Орнульф поглядел на него с недоумением: мысли хозяина были где-то далеко.
— Один из этих мальчиков утонул во время рыбной ловли, когда поднялся шторм, — продолжал он, — другой погиб при охоте на белого медведя. Наша жизнь полна трудов и опасностей. Природа Севера сурова.
«Вот потому-то ее и нужно завоевывать силами коллектива, — подумал Гущин, — а не кучкой людей».
Они подошли к длинному деревянному одноэтажному дому.
— Вот в этом доме живут саамы, — сказал Орнульф. — Тут же и кухня.
Он повел их дальше.
Кругом расстилалась равнина, на востоке всхолмленная; вдали, на юго-западе, виднелась возвышенность.
Низко стоявшее, почти у самого горизонта, солнце вдруг проглянуло сквозь облака. Словно распахнулась дверь в светлую комнату. Но скоро опять небо затянулось облаками, и снова все помрачнело. А ветер дул не переставая, и люди старались поворачиваться к нему спиной.
— А велик ваш остров? — спросил Гущин.
— Не очень, — ответил хозяин, — тридцать девять километров в длину и двадцать два в ширину.
— А кажется, будто мы на материке, — сказал Цветков. — Куда ни посмотришь, моря не видно.
— Это оттого, — объяснил Орнульф, — что мы находимся в низине, почти в центре острова. Стоит только подняться на крышу — и увидите море.
— А почему вы живете именно здесь? — спросил Гущин. — Разве нет тут какой-нибудь бухты?
— Есть очень удобная бухта.
— Так вам бы около нее жить!
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы удобнее было плавать на материк. Вы же привозите оттуда что-нибудь?
Хозяин вдруг заговорил сердито, почти злобно:
— Никогда и никуда на материк мы не плаваем и ничего оттуда не привозим! А кроме того, — немного спокойнее добавил он, — до материка доплыть отсюда очень сложно… Но бухтой мы, действительно, пользуемся для морского промысла. И вначале мы там, около нее, установили дома. Но потом перенесли их сюда — здесь имеется кое-что, около чего нам важно быть поблизости.
Сейчас увидите.
Они обогнули большой дом, и вдруг перед ними блеснула вода. Глазам открылось озеро.
— Вот отсюда мы берем пресную воду, — сказал Орнульф.
— А верно! — спохватился Гущин. — Я и не подумал, как вы снабжаетесь водой.
Ну, конечно, вам надо жить здесь, а не у бухты!
— А реки на острове есть? — спросил Цветков, — Нет. Только ручьи, когда тает снег.
— Но чем же тогда питается это озеро?
— Сейчас увидите, — сказал Орнульф.
Они подошли ближе к воде. Крупные птицы плавали по озеру, совсем как где-нибудь в средней полосе России, а не на далеком Севере. Ветер рябил воду, гнал в одну сторону мелкие волны. Птицы взъерошились, нахохлились от ветра, но занимались своим делом: опускали головы в воду, вытянув шеи, что-то доставали снизу, потом закидывали головы, глотали, крякали.
Одна птица, широко расправив крылья, взвилась — и вдруг, словно сорванные ветром, с нее посыпались перья, полетели одно за другим. Птица не могла бороться с ветром и беспомощно опустилась у самого берега. Гущин бросился к ней, нагнулся. На лице его последовательно сменялись недоумение, изумление, восторг.
Подошли Орнульф и Цветков. Хозяин осторожно взял в руки жалкую птицу; она мелко дрожала, но не сопротивлялась.
— Она, она! — закричал Гущин.
Глава 7. Инкогнито раскрыто
Так вот куда занес их шторм! Прямо к цели их поисков!
В сильном волнении смотрел Гущин на птицу. Кто здесь может заниматься научными экспериментами? Не саамы же? Значит, этот «господин Орнульф», этот странный отшельник, — ученый? Это он и есть тот самый, кого они разыскивали?
Глаза Гущина встретились со взглядом хозяина, столь же удивленным.
— Кто это «она»? — спросил Орнульф.
— Лысая утка, — пояснил Гущин.
— Как это «лысая»? — не сразу понял Орнульф. — Ах, вы хотите сказать, что у нее мало перьев?
— Вот именно.
— Но почему она вас так заинтересовала? Однако здесь, на ветру, трудно разговаривать. Пойдемте сюда.
Неподалеку от озера находилась постройка вроде длинного сарая.
— Это наше подсобное помещение, — сказал Орнульф.
Он открыл дверь, и они очутились в темном тамбуре. Хозяин прикрыл наружную дверь и открыл внутреннюю. Они вошли в помещение, плотно притворив дверь.
— Ну вот, мы здесь можем поговорить, — сказал Орнульф.
Он открыл большую проволочную клетку, стоявшую у стены, и посадил в нее птицу.
Она забилась в угол и нахохлилась.
— Ничего, отойдет, — сказал хозяин, — привыкнет. А перья скоро вырастут.
— Вы ее кормили щитовидной железой? — спросил Цветков.
— Э, да вы разбираетесь в этом! — удивился Орнульф. — Вы биолог, эндокринолог?
— Да, — коротко ответил Цветков и, не находя нужным умалчивать, добавил: — Я ученик Рашкова.
Холодные синие глаза хозяина вдруг сверкнули:
— Рашкова?! Как… как он живет?
— Разве вы знакомы с ним? — удивился Цветков.
— Нет. Но, конечно, знаю. Как же его не знать!
— Николай Фомич живет отлично, — сказал Цветков.
— Не может быть! — вырвалось у хозяина.
— Да почему же? — удивился Цветков.
— А если отлично, — я его не уважаю!
Опять эта несуразная странность! Неужели Орнульф и в самом деле психопат?
Обидно! Ведь он, очевидно, действительно ученый.
Как прав был Николай Фомич, предположив его существование «где-то в тех краях»! Рашков правильно определил, что этот ученый — чудак. Но почему Николай Фомич уверен в его талантливости? Тут Рашков ошибся. Нельзя допустить, что Орнульф сам додумался до повторения его открытия, сделанного уже тридцать лет назад. Ведь он, очевидно, хорошо знает Рашкова и его работы. И если он их копирует, что же тут талантливого?