— Вот, например, сельдь, — говорил Миронов. — Она может край обогатить, а то вдруг исчезнет, и несколько лет подряд ее нет.
— А почему же исчезает сельдь, это известно? — спросил Гущин.
— Не совсем, — ответил Миронов. — Одно можно сказать: лов сельди неодинаковый. В разные годы вода в море бывает теплей или холодней. А от этого зависит питание сельди. Знаете, чем она питается?
— Какими-нибудь рыбешками… — замялся Гущин.
— Нет, — сказал Миронов. — Питается она планктоном. Это самые мелкие твари, их только в микроскоп видно. Море прямо кишит ими. Они для многих рыб главная пища. Думаем так: в какой год больше планктона — больше и сельди.
Карандаш Гущина летал по бумаге.
Внезапно Миронов встал.
— Пойдемте — посмотрите, как выметывают сети.
Дрифтер шел на небольшой скорости, и за кормой завивались круги небольших водоворотов. Цветков и Гущин только теперь увидели, что часть сетей уже спущена. А дрифтер безостановочно шел вперед, оставляя за собой все новые сети.
— Давай конец! — раздался низкий мужской голос, оглушительный среди безмятежного моря.
— Я помню, как удивился в детстве, когда узнал, что моряки называют концом канат, — шепнул Гущин Цветкову.
Миронов услышал. С улыбкой, которая казалась неожиданной на его худощавом лице, он сказал:
— Нет, так у нас зовут сети.
— А какие они огромные! — заметил Гущин, глядя на опускающиеся сети.
— Да, по двадцать пять — тридцать метров ширины, — ответил Миронов. — У них и грузил нету. Они грузнут от своего же веса. Видите, как натягивается вожак?
— Какой вожак? — спросил Гущин.
— А вон тот канат, к которому сеть прикрепляют. — Тут Миронов резко повернулся и указал куда-то в сторону: — Смотрите!
Над водой летало множество птиц. Они чертили темнеющее небо во всех направлениях. Солнце медленно уходило к западному краю горизонта.
Птицы слетались с разных сторон. В воздухе поднялся гортанный, резкий, оглушительный крик. Громадные, величиной с гуся, буревестники, чайки, чистики, маленькие поганки метались в воздухе, быстро спускались к самой поверхности воды и еще стремительнее взлетали вверх.
— Ловко охотятся! — весело воскликнул Гущин.
В воздухе порой сверкала серебряная чешуя рыбины, выхваченной птицей из воды. Птица тут же уносилась со своей добычей. Но иногда ее настигала другая, более крупная и с ловкостью профессионального грабителя вырывала у нее из клюва рыбину. Птичьи крики все усиливались.
— А посмотри вниз! — сказал Цветков.
В воде мелькали спины и плавники рыб. Чувствовалось движение густой, огромной живой массы.
— Сельдь идет! — взволнованно произнес Миронов.
— Но откуда вы знали, что она пойдет сегодня и именно здесь? — спросил Цветков. — Ведь совсем недавно ее не было.
— Мы не наугад шли, — ответил Миронов. — Вы знаете, что такое асдик либо дракон?
— Асдик… — повторил Цветков. — Это что-то военное.
— Да, вначале было военное. Его изобрели в последнюю войну. Подводные лодки им нащупывали. Тот же гидрофон, или эхолот. Посылают звуковую волну. Она отражается от всего, что встретит в воде. Это дело так усовершенствовали, что прямо на экране видно, где, скажем, эта лодка и как она выглядит. После войны эту штуку применили к разведке рыбы — и даже на далекое расстояние.
Сидит работник в своем кабинете, а на экране видит, как рыбные косяки идут в море. Есть районы моря, где часто проходит рыба. Там стоят буйки. На буйках — асдики. И тут же маленькие автоматические радиостанции. Асдик нащупает косяк, радиостанция передаст — и за сотни километров на экране видно, какой косяк и где он. Так и насчет этого косяка нам сообщили вполне точно.
От солнца осталась на западе только узкая пылающая полоска. Через несколько секунд и она упала в море. Наступили сумерки. Луна проступила ярче, словно проявили пластинку, на которой она была снята. Судно шло очень медленно — очевидно, в самой гуще сельдяного косяка. «Вожак» тянулся за ним, и, насколько хватал глаз, один за другим позади судна виднелись «концы». В перспективе расстояния между сетями постепенно уменьшались, и самые дальние сети, казалось, сходились вплотную.
— Сколько же тут сетей?! — изумился Гущин.
— Побольше сотни, — ответил Миронов.
— Как же далеко они растянулись?
— Порядок — до трех километров, — ответил Миронов.
Влажной свежестью веяло от моря. Хотелось без конца стоять неподвижно и дышать. Воздух, море и небо еще потемнели, светло было только там, где от луны по спокойной воде тянулась широкая световая дорога. Мелькали и вскрикивали птицы, но их уже стало меньше и летели они тяжело. То ли ночь их успокаивала, то ли они уже пресытились.
Усевшись на ящики и подчиняясь царившей кругом глубокой тишине, Цветков, Гущин и Миронов беседовали вполголоса. Впрочем, говорил главным образом Миронов.
— Вы возраст спиленного дерева как узнаете? По годовым кольцам. Вот так же и возраст сельди можно узнать по кольцам на чешуе. Сосчитайте под микроскопом и поймете, сколько лет рыбе. И слои эти растут, как у дерева: в сытные годы они шире, в скудные — уже. По ним вроде как по книге прочитать можно, какие из прожитых лет были для рыбы богаче пищей, лучше по температуре.
— И долго живут сельди? — заинтересовался Гущин.
— Не особенно. Лет десять-двенадцать, до двадцати.
— И что ж, большая бывает двадцатилетняя селедка?
— Нет, — сказал Миронов, — величина ее от породы зависит. Есть породы крупные и мелкие… Простите, заболтался с вами: надо пойти узнать, как там дело идет… А вы на море полюбуйтесь…
— Смотри-ка, Юра! — воскликнул Гущин.
Море опять изменилось. Луна светила уже слабо. Но все море сияло бледно-зеленоватым светом — неярким и призрачным. Нос судна резал жидкое сияние, оно тихо переплеталось за кормой. Порой отливала этим сиянием рыбья спина.
Море было как расплавленный, но холодный металл. Цветков взглянул на Гущина: его лицо казалось мертвенно-зеленоватым от морского свечения.
— Ну, нравится? — тихо спросил опять незаметно подошедший Миронов.
Гости молчали под впечатлением беззвучной и недвижной сияющей дали.
— Краше моря ничего на свете нет, — еще тише, убежденно сказал Миронов. — И богаче моря ничего нет.
Кто-то настойчиво трогал Гущина за плечо. Он нехотя раскрыл глаза: Миронов.
— Пойдемте! Выбирают сети.
Гущин и Цветков быстро оделись и вышли на палубу. Солнце только что показалось из-за горизонта. Оно было алое и неяркое, как на погожем закате.
Там, на востоке, нельзя было отличить, где кончается море и где начинается небо. Исчезла, растаяла линия небосклона. Даль отливала всеми оттенками янтаря — от молочно-матового до ярко-оранжевого. Солнце заметно на глазах наливалось жаром и блеском. И вот море отделилось от неба. Вода засверкала ярче солнца. Солнечный диск уже только касался поверхности нижним краем.
Вода отняла блеск и алое сияние у неба, оно бледнело, переходя в синеву.
Потом солнце уменьшилось, перестало быть огненно красным и совсем оторвалось от линии горизонта. Восход кончился, начался день.
— Вира! — кричали на палубе.
Моряки подымали сеть на тросе. Две или три сети уже опростали. Палуба сверкала скользкой перламутровой чешуей. Густая масса сельди шевелилась, медленно разливаясь по палубе. Подняли новую сеть, и хлынул новый поток рыбы.
Миронов напряженно следил, как моряки одну за другой поднимали тяжелые, наполненные бьющейся рыбой сети, как все гуще и шире заливал палубу поток живого серебра — быстрее, чем его успевали убирать. Миронов оживленно заговорил о том, как на месте нынешних колхозов и на пустынных пока берегах возникнут большие рыбопромышленные города. Траулеры будут пересекать море во всех направлениях, заваливая пристани грудами рыбы. Зоны парников окружат города, стеклянные крыши теплиц и оранжерей будут сверкать в лучах арктического лета. А в полярную ночь зарево электрических огней будет видно далеко с моря, с земли и с воздуха. По рекам и железным дорогам пойдут сюда широким потоком лес, фрукты, мясо, ткани, обувь, книги…