Конрад запаниковал. Он хотел было подать Анне руку – но испугался, что только лишит её равновесия и случайно столкнёт вниз. «Что вы, что вы, не надо», – залопотал он, заламывая руки. Но Анне не было до него никакого дела. Чётким невесомым шагом она пошла по парапету вперёд, слегка расставив руки в стороны и блаженно – при свете луны Конрад хорошо это видел – улыбаясь. Конраду ничего не оставалось, кроме как двинуться параллельным курсом. С каждым шагом Анны что-то в его груди гулко ухало, и он инстинктивно старался держаться подальше от парапета. В широко распахнутом плаще, с безупречно прямой спиной Анна плыла над спящим городом, над полусонной водой, над смятённо семенящим Конрадом – и казалось, она готова так идти, пока парапет не кончится. В конце концов, она тоже родом из этого города, бóльшую часть жизни прожила в нём – и ощущала себя здесь полноправной хозяйкой.
– Анна, довольно, хватит... – жалобно бубнил Конрад где-то внизу. – Я же несу за вас в некотором смысле... ответственность. Всё, всё...
Анна, казалось, его не слышала и чеканно вышагивала себе дальше.
Конрад и не заметил, как его спутница вдруг спустилась на землю. «Ну вас, – сказала она. – Совсем с лица спали. Ишь перепугались-то!».
– Анна, пожалуйста... – взмолился Конрад. – Больше никогда этого не делайте!
– Нет уж... – звонко рассмеялась Анна. – Буду делать всё, что захочу.
Впрочем, она тут же поняла, что Конрад дальше никуда не пойдёт, хоть на аркане его тащи. Не говоря ни единого слова, быстрым шагом вернулись домой. Дверь им открыл Стефан. Он не спал, всё насиловал свой стационарный компьютер с большим экраном. Насколько сумел разглядеть Конрад, на нём был открыт сайт какого-то заокеанского колледжа: перечень факультетов и условия приёма.
Маргарита и Стефан идти на регби категорически отказались. Поехали втроём.
На стадион их везли на бронированной тачке с мигалкой. Машина стрелой летела по опустевшему проспекту, оцепленному со всех сторон. Поэтому пассажиры толком не видели, как собираются к секторам простые болельщики, не услышали фанатские кричалки и не почувствовали прелести фанатских разборок. Под прикрытием целого отделения бессловесных качков в одинаковых костюмах их препроводили в ВИП-ложу, защищённую пуленепробиваемым стеклом. Среди могучих амбалов в штатском совершенно затерялся сухонький плешивый мужчинка лет шестидесяти в полувоенном френче. Но все меры предосторожности в этой ложе имели целью безопасность его одного, генерала-аншефа Фарнера.
При мысли о том, что сейчас его представят без пяти минут владыке огромной, хоть и гибнущей державы, Конрад, естественно, почувствовал тошноту, головокружение и анальный спазм. Впрочем, генерал едва удостоил кивком друзей своего крестника, забился в самый угол ложи и молча, в позе школьного отличника стал ждать начала матча. Конрад оказался в другом углу ложи, между Анной и фон Вембахером. Через некоторое время он даже сумел сфокусироваться на происходящем. Стадион не был полон, но тысяч двадцать болельщиков собралось наверняка. Они стояли, голые по пояс, вскидывали руки в римском приветствии, слаженно горланили песни и размахивали флагами – кто белыми, кто антрацитовыми. Зато на самой верхотуре, над всем действом реял огромный сине-коричневый стяг.
– В белом – команда «Добро», в чёрном – команда «Зло», – почувствовав удивление гостя, сказал фон Вембахер.
Ни на мгновенье не умолкавший стадион взорвался единогласным рёвом белых и чёрных болельщиков – началась игра. Конрад, давний поклонник регбийных ристалищ, постепенно овладел собой и стал следить за её ходом. Гренадёрского роста, плечистые регбисты начали плести по лысому весеннему полю кружева комбинаций, разворачивать атаки «веером», хватать друг друга в охапку, толкаться в назначаемых судьёй «схватках». Вскоре выяснилось, что команды, к сожалению, разного класса. У «Зла» получалось почти всё, «Добро» было оттеснено к своему «городу» – его игроки элементарно не успевали за юркими, несмотря на внушительные габариты, противниками.
Не прошло и получаса игры, а «город» «Добра» был взят уже трижды, да ещё и из трёх «попыток» было реализовано две. При каждом изменении счёта фанаты «Зла» запускали в небо десятки ракет и взрывали петарды. Густой дым стлался над стадионом, так что фигурки игроков едва угадывались за его пеленой. Однако, Конрад вскоре затосковал. Он ожидал увидеть битву, а видел – избиение младенцев. Столь же равнодушным спортивное действо, по всей видимости, оставляло и фон Вембахера. Лишь Анна, казалось, была захвачена игрой – при каждом удачном действии регбистов в антрацитовой форме она подпрыгивала, покрикивала и хлопала в ладоши.
Так Конрад едва дождался перерыва. Он чувствовал себя обманутым и не понимал воодушевления болельщиков «Добра», продолжавших гнать свою команду вперёд. Очень хотелось курить, но в ВИП-ложе это не допускалось, потому что его превосходительство был некурящий.
– Грустите? – спросил Конрада фон Вембахер. – А зря. После перерыва всё изменится, зуб даю.
И уткнулся в свою записную книжку. Вскоре начался второй тайм. И тут оказалось, что команда «Добро» не лыком шита. Медленно, но верно «добряки» перевели игру на половину поля «злыдней» и принялись топтать их по всему полю. Мощные «злыдни» вдруг начали отскакивать от соперников, словно резиновые, а то и спотыкаться на ровном месте. В течение двадцати минут «белые» трижды занесли «дыню» в «город» «чёрных» и явно не собирались этим довольствоваться. Стадион гудел, пыхал и жахал – при этом торсида «Добра» активностью не уступала фанатам «Зла»…
До Конрада окончательно дошло, что происходит. А тут ещё фон Вембахер, очевидно, считающий его полным профаном в спорте, наклонился к нему и стал объяснять и без того понятное:
– Это не соревнование, это ритуал. Добро обязано взять верх над Злом. Когда-то наш чемпионат страдал от «договорных матчей» – так крёстный решил их узаконить, сочтя, что предрешённый результат – тоже результат.
– Всё ясно, – ответил Конрад, тщетно стараясь переорать двадцать тысяч глоток. – Это за границей играют честно, потому что игра – модель их жизни. А у нас игра – не более, чем игра, тогда как модель жизни – война.
Фон Вембахер кивнул и хотел сказать что-то ещё, но голос его утонул в ликующем хоре «белых» болельщиков: «Добро» вышло вперёд.
Конрад же думал, что, в сущности, игра по заранее написанному сценарию – очень даже в духе Традиции: так, в индейском лякроссе команда «живых» всегда побеждала команду «мёртвых», и лишь дундуки-европейцы попробовали привить ему дух «честного» соперничества.
– Вы правы. Едва кончится «матч», фанаты будут биться друг с другом уже не на жизнь, а на смерть, – расслышал он, наконец, слова фон Вембахера.
«Матч» подходил к концу, и то там, то здесь на трибунах уже вспыхивали потасовки. Конрад смотрел сквозь бронированное стекло и ждал, когда потасовка станет всеобщей, но тут услышал над самым ухом чей-то бархатный бас.
– Ну а теперь, господа хорошие, прошу ко мне в гостишки.
Пока бронированный кортеж двигался к загородной резиденции Фарнера, Конрад играл сам с собой в слова:
«Едва ли не к каждому сволочному слову можно подставить полупрефикс «зло-». В речевом узусе есть разве что «злоебучий» (у эстетов – «злопагубный»). А всё может быть «злом»: «злолох», «злочмо», «зловолк», «злозаяц», «злокомпьютер», «злопринтер», «злодверь». («Злоокно» – уже хуже. Видать, надо, чтобы с согласной начиналось). То же с другими частями речи: «злосидеть», «злосильный» (а уж «злослабый»-то!), «зловдруг»…
«Злологоцентрист» есть «гаплология». «Злогоцентрист» уж куда точнее.
Блин, надо остановиться. Засасывает…
Злочайники меня мало колебут, а вот злобуквы…
Притом злобздючие.
Полупрефикс «добро-» смотрится не так импозантно, но также весьма возможен, особенно с односложными существительными: «доброблядь», скажем… Или с трёх- и более -сложными: «добросиница», «добротелевизор»…