Адаптироваться – значит состояться.
Состояться – значит адаптироваться.
Адаптироваться – как это?
А вот как. Все разнородные, разношёрстные объекты внешнего мира имеют над новорожденным субъектом неограниченную власть. Что хотят, то с нами и делают, чаще всего – какую-нибудь пакость: дождик намочит, ножик порежет, собачка укусит, человек обматерит, если мы вдруг, не дай Бог решили вступить с дождичком, ножиком, собачкой, человечком в контакт. Но не беда: раз намочит, два порежет, а на третий раз мы сами укусим, а на четвёртый – сами обматерим. Ну, ломать не строить, это ещё не адаптация: их вон сколько, а мы поодиночке. И мы понимаем, что вместо чтоб огрызаться и показывать когти, надо подчинить наших врагов себе, разрушить ореол неприступности, свойственный объектам внешнего мира, покорить их и низвести до прислуги. То есть – установить над ними свою власть.
И мы, засучив рукава, берёмся за дело.
Перво-наперво устанавливаем власть над собственными членами: заставляем ноги вертикально держать остальное тело и шкандыбать, куда нам захочется – ноги поартачатся-поартачатся и послушаются. Язык наш, враг наш, становится, благо бесхребетный, нашим покорным слугой: болтается в ту сторону, в какую нам надо. Постепенно учатся повиноваться нашим приказам руки-крюки: захотим – в носу ковыряют, а захотим – уши моют, и – до чего доходит их пресмыкательство! – ложку держат и в рот кладут. А это значит, что мы уже потихоньку –
устанавливаем власть над вещами. И вот включается послушный пылесос; почтительный молоток заколачивает податливые гвозди; заводится верноподданный автомобиль; услужливый компьютер избавляет голову от ненужных сведений… Это мы несколько вперёд забежали: ведь властвуем над вещами мы потому, что
устанавливаем власть над собственным мозгом. И тот ведёт себя как предупредительный и заботливый помощник. Даёт нам разные полезные советы: не след купаться в серной кислоте, штаны лучше надевать не через голову. С годами темы его консультаций усложняются, и он с готовностью разъясняет нам: как поставить мат в три хода, как заработать миллион и как полететь к звёздам. И таким образом мы властны не только над рукотворными вещами –
мы устанавливаем власть над природой. Над собственной природой прежде всего: сдерживаем слёзы, говорим, чего не думаем, встаём по будильнику. Потом и чужой природой успешно помыкаем: по нашему велению тут пшеничка произрастает, а там – рыбка клюёт. Мы передвигаемся быстрее гепардов, безлунными ночами видим не хуже, чем днём, нам покорны радиоволны и лазерные лучи.
И только когда достигнута власть над достаточным количеством неодушевлённых предметов, возможно распространить свою власть и на людей, и тогда адаптацию можно считать окончательной.
Знаю, многим не по душе термин «власть» применительно к человеческим взаимоотношениям. Но ведь даже самые пылкие влюблённые «пленяются» своими пассиями. Оттого, что этот «плен» – «сладостный», он не перестаёт быть пленом.
К тому же любовь – случай форсмажорный. Обычно люди сходятся только потому, что установили власть друг над другом.
Наши друзья – наши повелители. Мы – повелители наших друзей. Если друзья покинули нас, значит, они вышли из-под нашей власти.
А почему они нас покинули? Перестали нуждаться в нас, ибо слишком малое число наших вассалов поступило к ним на службу.
Или, другими словами, люди тем больше тянутся к нам, чем больше объектов внешнего мира нам повинуется.
Простой пример: у одного руки как ноги, но котелок кое-что варит. У другого вместо головы – кочан капусты, зато руки золотые. Первый пишет за второго диссертацию, второй ему зато автомобиль починяет. Это – обмен рабами, обмен квантовой механики на исправный автомобиль. Ты мне – я тебе.
Мы добровольно отдаёмся во власть парикмахера, сантехника, зубодёра, поскольку наша власть над нашими клиентами, пациентами, заказчиками, читателями приносит нам материальный эквивалент нашей состоятельности. Повар, в свою очередь, подчиняет нас себе благодаря своей власти над съедобными снадобьями, инженер – над рейсфедером и формулами, писатель – над словами родного языка.
И даже если наша власть над двуногими собратьями зиждется на одной лишь обаятельной улыбке, то это означает всего лишь, что мы – безраздельные властелины мускулов собственного лица. Мы покоряем сердца людей опять же – благодаря тому, что покорили что-то ещё.
Именно – покоряем. Вторгаемся и завоёвываем. Ибо кто мы такие, если никто и ничто не подвластно нам? Вот скульптор ваяет статую. Все кругом говорят о творческом озарении, снизошедшем на него. Но они неправы. Ничто не «снисходит». Скульптор сам бесцеремонно хватает озарение, вдохновение и т.п. за рога и заставляет лизать ему руки. Но сначала он должен укротить эти самые собственные руки. И резец впридачу. Но и это ещё не всё.
Необходимое не есть достаточное. Мало создать статую, надо чтобы на неё купились, чтобы согласились в какой-либо форме выразить свою зависимость от их создателя. А кого ты хочешь поставить в зависимости от себя – миллионную толпу или двух-трёх таких же, как ты, «непризнанных гениев» – это уже другой вопрос. Ты сам властен решать, кого заставить петь тебе дифирамбы – чернь или «свой круг». Главное, что ты сам властен очертить этот самый «круг». Ты сам властен выбирать свою судьбу, своё место в социуме и даже абсолютное одиночество. Такое одиночество в радость – всё по фигу, ибо ты состоялся. Может быть, кому-то покажется, что я путаю понятия «состоявшийся» и «состоятельный». Вовсе нет. Состоялся – значит, адаптировался к миру, победил его и отбросил как ненужный хлам. Отбросил вещи, как постылых пленниц-наложниц, отбросил людей как докучливых и не в меру услужливых рабов – и состоялся! Ну, я, конечно, загнул – такая состоятельность недосягаема; нельзя овладеть всем, иначе – неминуема самоликвидация пресыщенного всевластного субъекта; какие-то люди, вещи или, в конце концов, трансцендентные абстракции так и не уступают напору того, кто состоялся в общем и целом, и заставляют его продолжать борьбу за власть над ними. Но есть уверенность в том, что при желании можешь свернуть шею или просто сбить спесь чему угодно и кому угодно...
(На этом рукопись обрывалась).
Человек человеку не психотерапевт, а господин. Кабы это было не так! О, как бы нам хотелось, чтобы это было не так! И Конраду Мартинсену больше всех на свете хотелось, чтобы это было не так! Но всё оказывалось именно так, и за тридцать один год ему пришлось к этому привыкнуть.
Поэтому он как должное воспринимал отношение Анны к нему, которое он для себя сформулировал следующим образом: «Кормят, а игнорируют». Не имея власти над какими-либо предметами внешнего мира, он не имел власти и над Анной, а та, в свою очередь, властвовала над ним безраздельно. Она автоматически стала его госпожой, непререкаемым авторитетом, так как владела всем на свете – от садового секатора до штыковой лопаты. Конрад повиновался ей во всём, но не мог угодить ни в чём – в силу того, что не владел ничем.
Каждое утро Анна говорила Стефану: «Скажи этому, что он должен сделать то-то и то-то. И Стефан слово в слово передавал этому приказы хозяйки. Вечером же Анна и Стефан сожалели, что вообще вовлекли этого в хозяйственные дела. Не все, конечно, а самые нехитрые. (Колющие и режущие предметы, например, ему не доверяли). Конрад был на редкость исполнителен, но на редкость же туп, неловок и нерасторопен. Посуду за ним приходилось перемывать, полы переподметать, бельё перестирывать. Кроме носков.
Со стороны казалось, что он просто издевается.