– Наш брат всерьёз опасался, что любое здоровое потомство неминуемо заразит своими хворями всеядная «среда». А не заразит – того хуже, искалечит.
– А было ли легче единственному детищу интеллигентных родителей адаптироваться к социуму, когда его сверстники из урловых семей, чуть что, позовут на помощь старшего брата, да не одного?
– Вы правы: дебилы размножаются, как клопы, а вот неврастеники – не размножаются вовсе. Увы, среди худосочного интеллигентского племени дебилы практически не встречаются, а вот неврастеников – пруд пруди.
– Вот-вот. Хлипкие хлюпики, тщедушные комплексушники, мечтательные романтики «не от мира сего», мужебоязненные «синие чулки» по определению воспроизводить себя не могут.
– Добавьте ещё: кто может «по определению», не может по убеждению. Пелёнки и погремушки отвлекают от научных изысканий, религиозных исканий, политических баталий… Но постойте: разве не во все века так было? Например, величайшие мыслители, как правило, были бессемейны и бездетны. Смотрите: – профессор начал загибать пальцы. – Платон, Декарт, Кант, Кьеркегор, Ницше… Гегель вот исключение. А Ньютон и вовсе похвалялся тем, что за всю свою долгую жизнь ни капли семени не пролил…
– Так во-первых, сегодняшним интеллигентам далеко до Платонов и «быстрых разумом Невтонов», а во-вторых, все вышеперечисленные гиганты творили в те времена, когда господствующим классом был «образованный», а шкала ценностей – «незыблемой»! Филистерский отпрыск Шопенгауэр мог позволить себе роскошь бесплодия, будучи спокоен, что отпрыски любой из тысяч многодетных филистерских семей будут равняться на него, Шопенгауэра. Но сейчас, когда дети филистеров равняются на одних шварценеггеров, вся надежда лишь на таких, как вы.
Для всех маргаритиных подруг, за исключением Анны, давным-давно прозвучал свадебный марш Мендельсона, для иных и не однажды. Сама Маргарита на рынке невест котировалась довольно высоко. Ей предлагали руку и сердце блестящие кавалеры – физики-ядерщики, менеджеры совместных предприятий, тренеры по бодибилдингу. Только ей казалось, что весь их блеск и лоск меркнет перед сиянием её внутреннего мира. Табуны поклонников льстили её самолюбию, но самолюбие же диктовало ей: береги себя для Прекрасного Принца. Проза замужнего прозябания ничего не значила по сравнению с поэзией полнокровного бытия вольной художницы. С калейдоскопической быстротой сменяли друг друга увлечения и приключения, катастрофически не хватало времени: Маргарита писала маслом, писала чернилами, играла на органе, играла в рэндзю, выпиливала лобзиком, занималась восточными единоборствами. Она совала свой симпатичный носик в самый эпицентр текущих событий, регистрировала и ретранслировала сведения, сообщения, слухи, сплетни.
Волны перемен сотрясали прогнивший корпус корабля «Страна Сволочей». Корабль носило по штормящему океану политических страстей, буйные ветры отчаяния срывали паруса и ломали мачты, подводные рифы экономического кризиса дырявили обшивку, пробоины дефицита зияли в трюмах, потоки инфляции хлестали через ватерлинию прожиточного минимума, кормило власти вырывалось из рук растерянных рулевых, цунами народного негодования смывали их за борт. Прочитав у любимой поэтессы «Я всегда была с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был», Маргарита с головой окунулась и в эту стихию. Отныне она зналась с демократическими демагогами, распространителями радикальной прессы, застрельщиками популистских акций. Они увлекли её на улицы и площади, где у стен номенклатурных чертогов митинговала чернь.
Надрывались полицейские матюгальники, скандировались хлёсткие лозунги, порхали подстрекательские листовки. Лучи прожекторов проходили в кольца маргаритиных волос, щипали её за ладные ягодицы, шипами впивались в глаза. Грязные бесформенные ботинки отечественного производства то и дело пребольно наступали на её новенькие импортные сапожки. Вокруг неё бесновалось драное драповое бросово-мусорное месиво. То – массы. Пупырились на носах прыщи, топырились в ушах хрящи, упырились над зубами свищи, зырились хищные зыркалки, всё это пузырилось, дыбилось, глыбилось, бычилось, крысилось, злыдничало, клацало, лязгало, бряцало, хряпало, брехало, цапало, хапало, брызгало, изрыгало, разгрызало, кромсало хрупкий хрусталь маргаритиного мира. Хмурые хмыри, блажные жлобы пыжились вершить суд истории. Орали, сменяя друг друга, ораторы – перечисляли бесчисленные бедствия народные и требовали к ответу виновных. Ответная овация свидетельствовала: в толпе ни одного виновного нет. Маргарита не была сильна в физиогномике и не добралась до Ломброзо, но фильтруясь через неё, зависшая над площадью свинцовая злоба обращалась не на коррумпированную партократию, не на кровопивицу-мафию, а на этих, стоящих рядом. Плохо вымытые, плохо выбритые, помоечные хари потенциальных уголовников либо палачей – искажённые праведным гневом, они искажали её понятие о праведности.
Так вскоре Маргарита распознала Грядущего Хама и отошла от политической мельтешни – Хам и она хотели совсем разных вещей.
Что ж ты так напугалась, Маргарита? Вряд ли ты мечтала увидеть вдохновенных тираноборцев – Карлов Мооров, Оводов, Кориоланов с жертвенным огнём в очах, вряд ли примеряла терновый венец Жанны д’Арк и Люсиль Демулен. Бунтарский азарт молодости поначалу сбил тебя с панталыку? Азарт не Пестеля – Пушкина, Малевича, а не Дзержинского, Делакруа – не Робеспьера. Тебе просто хотелось помочь завтрашнему в борьбе со вчерашним, творческому – в борьбе с рутинным. Тебе хотелось построить новый мир, красочный и сладкозвучный, на знамени которого начертано: «Творчество. Праздник. Свобода».
А этот люмпенизированный сброд желал иного – отомстить и до отвала накушаться. Да, ты права: предел мечтаний бунтующих рабов; ведь сволочей один шибко умный революционер «сверху донизу нацией рабов» прозвал. Но не смотри свысока, рабы не одним себе, они и тебе, Маргарита, блага желали.
Ведь пока свободолюбивые ниспровергатели прежних идолов хмелели от демократии, с прилавков магазинов исчезал товар за товаром. Жизнь среднестатистической сволочи поглощало стояние в очередях, прогалы между очередями становились всё короче, следовательно – всё короче подлинная жизнь. И презренные рабы, и Маргарита были среднестатистическими сволочами. У них одинаково мёрзли ноги без колготок – но где они? Одинаково спинкам жёстко без мебели – но где она? Одинаково пухли животы без хлебушка – но где он?
Глупышка ты, Маргарита. Презренные рабы, Грядущие Хамы понимали: лишь полный желудок даёт возможность думать о чём-то ещё. Вот ты – упрямо пыталась думать о чём-то ещё и регулярно ловила себя на мысли, что не успеваешь.
Итак, оказалось, что сытость первична по отношению к свободе. Голодные, задёрганные сволочи читали на сон грядущий газеты времён стагнации, с симпатией глядели на ретушированные ряшки прежних вождей, с упоением зачитывались реляциями о перевыполнении планов, досрочном пуске объектов, юбилеях заслуженных тружеников. Для голодных душ то был целительный бальзам после дневных злоключений и ночных телепрограмм.
По телевидению из передачи в передачу кочевал бесконечный диспут, кто же глубже всех видит эту бездну, эти ужасные тартарары, куда всё и вся неуклонно катится. И хотя всякий прозорливец почему-то принимал гордый вид парящего над бездной горного орла, утомлённые души не могли найти защиту от жёсткого телеизлучения, излучения безысходности и безнадёги. Сволочей охватывала тревога:
за недвижимость (дачи всё чаще служили прибежищем беглым рецидивистам и беженцам из бурлящих инородческих провинций);
за движимость (наступил золотой век для квартирного ворья);
за сберкнижку (её вовсю грызли черви инфляции)
и за самоё жизнь.
А однажды, едва только славный своими разоблачениями и обличениями популярный телеведущий сказал многомиллионной аудитории «Добрый вечер», прямо в прямой эфир ворвались до зубов вооружённые молодчики, заломали ведущему руки назад и приставили к его носу револьверные стволы. В тот «добрый вечер» апоплексический удар хватанул многих телезрителей прежде, нежели налётчики-террористы спрятали в карманы бутафорское оружие, а их безвинная жертва, широко улыбаясь, поведала оставшимся в живых, что то была всего-навсего умелая инсценировка, милая шутка перед очень серьёзным разговором на тему «Насилие и произвол сегодня».