Хотите – верьте, хотите – нет, но появляются дюжие бравые санитары из уголовников-медвежатников. Больной бьётся как рыбка на сковородке, но пара тумаков под дыхало делает его шёлковым. Его упаковывают, кидают в «Скорую» и увозят в Земляничные Поляны. Высовывается очаровательный носик Лоттхен – ей интересно, как это делается.
Слушайте, да были бы у него вообще какие неформальные контакты с внешним миром, если б не доставал он окружающих мольбой о спасении, не предлагал всем подряд роль гуру или мессии?
И длинной вереницей неслись в его воспоминаниях укоризненные, насмешливые, добродушные, равнодушные, участливые, гадливые физиономии тех, к кому он апеллировал. Непроницаемые маски светил психологии и психиатрии. Потерянные лица родителей. Снисходительные ухмылки кандидатов в собутыльники. Неотмирные лики знатоков восточной философии. Даже задушевная борода популярного в среде интеллигенции попа.
Большинство жертв изощрённого террора пускалось наутёк сразу, как от зачумленного. «Ты, братец, больной, лечиться надо», – заявляли одни. «Ты, братец, мазохист, гиперрефлексия – весь кайф твоей жизни, сладчайшее наслаждение, без которого не можешь», – считали другие. Позже (когда он повзрослел, научился говорить почти без надрыва) распространилась третья версия: «Ты, братец, позёр». Странно… Вряд ли стоит напоминать, когда вышла из моды чайльд-гарольдовщина.
Но если кто хоть ненадолго соглашался стать няней для великовозрастного нюни, Конрад с готовностью садился на подставленную шею и заклёвывал своими проблемами до полусмерти.
Воз и маленькую тележку ответов и советов он однажды на досуге систематизировал. Вот наиболее характерные:
– Мир в вашем восприятии чересчур жёстко структурирован; этого быть не должно!
– Мир в вашем восприятии разорван на отдельные фрагменты; этого быть не должно!
– Не зацикливайтесь!
– Не разбрасывайтесь!
– Пожалейте себя (нервные клетки не восстанавливаются)!
– Перестаньте жалеть себя!
– Делайте, что вам хочется!
– Учитесь властвовать собою!
– Живите как живётся (плывите по течению)!
– Преодолевайте!
– Поменьше серьёзности!
– Пора и повзрослеть бы!
– Не усложняйте!
– Копайте глубже!
– Доверьтесь себе!
– Ломайте себя!
– Не слушайте вы никого!
– Выньте вату из ушей!
– Вы сами себя в угол загоняете!
– Не надо ломиться в открытую дверь!
– Летайте!
– Перестаньте хотеть невозможного, вернитесь на грешную землю!
Каждый императив – вроде надписи на камне, но вглядишься попристальней – скользкая ящерица: в руках ловца оторванный хвост, а сама из кустов язык показывает. Понимаете ли, одни, скажем считают «витание в облаках» и отказ «вернуться на грешную землю» признаком «разбросанности», другие же, наоборот – «зацикленности». В свою очередь, для одних «зацикленность» сопряжена со склонностью «усложнять», для других – с нежеланием «копать вглубь». «Жить как живётся» кое для кого почти то же, что «властвовать собою», а кое для кого другого – синоним к «делать что хочешь». Поэтому, кстати, дальше систематизации дело не пошло: сквозь ячейки классификации юркие императивы легко проскакивали.
Чтой-то там завалялось? Бычок с фильтром? Вот удача-то! Со времён маргаритиного приезда уцелел, родимый… Не бычок – бычище… Хорошо живёшь, Гретхен…
Конрад суёт бычок в рот, случайно даже тем концом, каким надо. Прикуривает от конфорки – экономия… От хорошего табака отвык – бьётся в судорогах кашля. Постепенно затихает. Ноздри его – как два тухнущих вулкана – испускают сизоватый дымок. Кайф всё-таки. Только ворчливый желудок вздыхает по пастеризованному молочку…
Где же я тебе молочка достану, бедный брат Желудок? Может, тебе кашку сварить? Крупы остались… Ох, лениво варить кашку… Перебьёшься чайком с сухарями. Спасибо Анхен-хозяюшке, насушила на всю зиму.
Вот незадача: чем больше лезли вон из кожи помощники-спасители, тем нервознее, тем психованней становился спасаемый.
Воспоминание 21 (11 лет от роду). На группе общения в психиатрической клинике Конрад – единственный приходящий с воли среди пациентов «в законе». Сегодня даже Луиза пришла вместе с ним. Очередь Конрада солировать.
О чём? Да о том, что ни к чему не способен, что ничего не может, что облом повсюду как в своё время с цветиком-семицветиком.
В ответ его кормят фразами типа «Выньте вату из ушей» и «Не надо ломиться в открытую дверь».
Конрад лезет в уши – и не находит ваты; сера одна. И двери, которая открыта, не находит. Есть только глухая стена – сплошная стена непонимания. Внутри его копится дурная энергия, образует запруду, ревмя ревя и рвясь на волю.
Дурная энергия канализуется в ногу, нога находит мошонку врача…
В себя он приходит от всхлипываний Луизы: «Вот ведь как… Кто старается помочь – тот от тебя и получает…»
Он потом даже числил это воспоминание среди наиболее приятных. Скорее гордился, чем стыдился, а в жёлтом доме – так вообще кичился-хорохорился: я-ста, я-ста, я врачам, козлам позорным, чуть что, спуску не дам, я вот одному как-то по яйцам так захуярил, что тот на три метра отлетел! Так довёл, паскуда, что у меня – у меня! – та-ак нога пошла, как ни до, ни после никогда не пошла бы…
Внезапное осознание (здесь и сейчас). А тот, небось, как Конрад ножкой дрыгнул, уже сам падать начал. Как чрезмерно охочий до победы футболер, провоцирующий соперника на фол. Но футболисту надо, чтобы соперника унизили несправедливостью, удалили под улюлюканье с поля. А добродушный бородач в белом халате, напротив, своим притворством хотел несколько поднять Конрада в его же глазах, пусть ценой несправедливости, озвученной Луизой. Умелый психотерапевт был.
Были среди исповедников Конрада и такие, кто не считал себя вправе наставлять кого-либо на путь истинный. И такие, кто сами с пути истинного сбились. Эти ласково гладили Конрада по коленке (хлопали по спине), разводили руками (махали рукой) и выдавливали из себя утешительно-ободряющие сентенции:
– Разуй глаза, увидишь – не тебе одному плохо.
– Ты, слава Богу, не совсем конченый человек – не сторчался, не спился.
– У тебя всё впереди, со временем всё образуется.
И тому подобное.
Хорош. Слишком увлёкся разгрызанием сухарей. Зима только началась, а ты уже чуть ли не половину запасов уничтожил. Вспомни-ка лучше: есть в этом доме одна мА-аленькая комнатка, где на время можно стать свободным от Прошлого. Нет, не Волшебная Комната, конечно… Хотя – чем эта комнатка не волшебная на свой лад? Здесь ненавистная конкретика наконец отпускает от его горла свои костлявые пальцы. Она мирно журчит в канализационных трубах. Здесь можно, наконец, абстрагироваться и предаться безобидным mind games, в которых не бывает проигравших. Знай себе возвеличивать сознание, принижать бытиё, а то вдруг как возвеличить бытиё да принизить сознание. Потом объективировать субъектов и тут же субъективировать объекты. Усугубить анализом и умиротворить синтезом. Кайф. Кабы весь мир просрать… Для этого – увы – надо всё время жрать. Ан нечего.
Конрад расстилает в несколько слоёв старую газету. С чувством, с толком, с расстановкой накрывает жерло толчка прыщавой жопой. Закатывает глаза в предвкушении кайфа. Отпускает клапаны. Винты заднего клапана закручены слишком туго. Конрад тужится. Ёрзают бледные дряблые бёдра, из-под них топорщится газета. О чём в ней пишут-то? Ага, о перегибах, о нарушениях законности, о политической близорукости… Самая заря гласности, золотое времечко для читателей газет. До того читать было тошно, после – страшно… Первые струйки мочи нивелируют лист и текст. Жёлтая (в девичестве – белая) бумага и чёрные вестники гласности – буквы – теперь одинаково серые.
«А-а, вы говорите «не мне одному плохо»? Это кого ж вы имеете в виду? Да, да, у кого-то кто-то умер, кто-то с голодухи пухнет, кого-то ни за что ни про что упекли в кутузку, кого-то паралич разбил…