Воспоминание 22. (12 лет от роду).
– Я твёрдо решил покончить жизнь самоубийством, – заявляет угрюмый мильчик в коротенькой куртёнке доброму волшебнику-экстрасенсу. (В ходе предшествующих встреч с упрямым мальчиком волшебник расписался в полном своём бессилии).
Экстрасенс стягивает бороду в могучий узловатый кулак и после нескольких секунд безмолвия выдаёт:
– Ты взрослый человек, тебе решать. Хотя мне очень жаль твою маму… Но напрасно ты думаешь, что это выход для тебя. Ты не читал книжку мистера Муди, – (сумрачный мальчик сдерживает смех), – «Life after life»? Очень зря: я дам тебе ксерокопию: заодно поупражняешься в переводе. Но когда будешь читать, имей в виду: автора интересовал опыт людей, прошедших через клиническую смерть, самоубийц среди них – ничтожный процент. Поэтому на каждой странице ты встретишь сплошные восторги: Being of light в конце туннеля. А я вот специально интервьюировал тех, кого откачали в реанимации после попытки наложить на себя руки. Их впечатления – диаметрально противоположные. Оказалось, боль, которую испытываешь, грубо говоря, на том свете, в миллиарды раз острее той, от которой пытался избавиться. Ощущение, будто движешься во мраке внутри бесконечной железной трубы, и в ушах гулким эхом отдаётся одно-единственное слово: «Никогда!» Дело в том, что от самоубийцы остаётся его чёрный астрал – не что иное, как сгусток гомогенной боли, не амортизированной телесной оболочкой. Чёрный астрал, правда, рассасывается… но это где-то лет через тысячу. А так он, помимо всего прочего – источник дурной энергии, способный воздействовать на биополе далёких потомков… Неспроста ведь практически все религии запрещают хоронить самоубийц на кладбище, а их последнее земное деяние квалифицируют как тягчайший грех…
Конрад всегда инстинктивно сторонился мистицизма и оккультизма в любом обличье. Хиромантов, астрологов, ясновидцев, чёрных и белых магов – всех без исключения держал за шарлатанов. Но в чёрный астрал поверил безоговорочно и сразу. Симптоматично, да?
Люди верят в то, во что хочется верить. Отъявленным хлестаковым доверяют больше, чем горемычным капитанам-копейкиным. И чем прозаичней причины горестей и мыканий, тем громче и уверенней звучит слаженный хор: «Этого-не-может-быть-потому-что-не-может-быть-ни-ког-да».
И многоглавые толпы ломятся поглядеть на неправдоподобных суперменов, бэтменов, звёздных воинов, а какая-нибудь сирая заштатная элинор ригби, которая вполне правдоподобно платит за билет в тот же видеозал, кажется неостроумной выдумкой.
И так легко поверить в гуманоидов, телекинез, полтергейсты, лох-несское чудовище, в масонский заговор, наконец, и совершенно невозможно поверить в существование Конрада Мартинсена. Только сам он всё время кричал: «Вот он-я!» Кто бы крикнул: «Вот он-он!»?
Изрядно подзамёрзший, Конрад спешит под свои десять покрывал. Дорогу к дивану ему преграждает старый знакомый. Тараканья экспансия распространяется за пределы кухни. Уселся рыжий, усищами помахивает, желает продолжить прерванную беседу. Не исключено, что в очереди к тараканьему врачу начитался свежих газет и во всеоружии подготовился к интеллектуальному поединку.
– Вылечился? – спрашивает Конрад (артикуляция смазана). Над эрудированным тараканом зависает заснеженный валенок.
Рыжий не успевает объяснить, что это не он, а его двоюродный брат. Валенок падает, таракан погибает. Конрад ложится, проворно нащупывает меж вытянутых ног своего любимца и в два счёта расправляется с недобитыми девушками.
Стук метронома, приглушённый, но чёткий, теперь доносится с кухни. Это с неумолимой периодичностью капает вода из плохо закрученного крана. Реквиемный, панихидный темп Largo. На сегодня все умерли. Ходики остановились, беспомощный свисает маятник-помазиватель. Другой помахиватель обескровлен, обесточен, обессочен, покоится, куцый и безжизненный, прильнув к мокрому левому бедру. Убиенные девочки превратились в грязные безобразные трупики, они разлагаются и смердят; глядеть, как обгладывает девичьи косточки шакальё-вороньё, совершенно неинтересно. Под сохнущим валенком засыхает давленая усатая каша о шести ногах. Лишь Вечный Жид будет вечно жив, но Хвала Создателю – раз в сутки он даёт прóклятому им детищу перевести страждущий дух.
Кап… кап… кап… Выступившие слёзы подтачивают твердыню безысходности. Дзинь… дзинь… Весна ещё не скоро, капéль сопель застывает сосульками. Хрр... хрр... хрр... посвистывают закупоренные ноздри, убаюкивая. Упоение успокоением на свежевыглаженном лице. Гаснущий разум генерирует нечто неочерченное: то ли черти, то ли черви… сон разума рождает чудовищ – ручных, безобидных. Солипсический солитер Solitude, прожорливый паразит Прошлое добровольно уползают из дырявого желудка, из отбитой печёнки, из окаменелых почек, из воспалённых лёгких. Ленточный червь Боль послушно сворачивается в клубочек и консервируется в гортани, в горниле горла – там, где согласно поучениям великих гуру расположена чакра Пространства и Времени.
Время для Вечного Жида остановилось, но судя по синюшному цвету заоконного пространства, уже десятый час. Понемногу пространство поглощается слипающимися веждами. Рассвет забрезжил, он веки смежил…
Не Человек спит.
1 4 . I gotta hear you scream
Конрад проснулся в сумерках. Завершался самый короткий день в году. Было до невероятия холодно – калориферы почему-то не работали. Сегодня надо пересилить себя и натопить печку.
Едва приподнявшись на локтях, Конрад уставился на старую политическую карту мира, висевшую над изголовьем.
Карта за четверть века морально устарела. Многие государства успели поменять свои названия. Некоторые – прежде разделённые демаркационной линией – воссоединились. Некоторые – бывшие «лоскутные империи» – раскололись на части. Колониальные владения, выкрашенные в цвет метрополии, почти все обрели независимость. Не соответствовала истине также штриховка на кружках, обозначающих города, – население многих из них удвоилось, а то и утроилось.
Не до конца проснувшийся, Конрад пока не мог приподняться так, чтобы как следует разглядеть северное полушарие, где раскинулась на целых полконтинента, подмяв под себя добрый десяток климатических поясов, необъятная и непонятная Страна Сволочей.
Глаза его оказались как раз на уровне пожизненно белой, незаселённой и аполитичной Антарктиды. Конрад мысленно солидаризовался с коренным населением ледового континента, нелетучими птичками в чёрных фраках и белых манишках. Каково им там, на безотрадном краю Земли, где сейчас, в антарктическое лето, месяцами не заходит солнце и нет никаких развлечений, кроме футбола, изредка завозимого полярниками. А между тем, по слухам, глобальное потепление всё больше подтачивает шельф, зона обитания пингвинов съёживается, и популяция их неуклонно уменьшается.
Была счастливая пора, когда он не слыхивал ни про пингвинов, ни про экологические катастрофы – он был ещё слишком мал. Но когда родители оставляли его ночевать у бабушки с дедушкой, он с жадностью разглядывал чуднЫе, может быть – волшебные слова на точно такой же карте мира, и особенно притягивали его загадочные надписи на белом теле Антарктиды. Станция «Мирный», станция «Восток» – не очень-то завлекательно; это, наверно, как в метро, когда к бабушке едешь: «Следующая станция – Проспект Трудящихся». Но вот магия продолговатых надписей крупными буквами, сетью накрывших необитаемый материк и сопредельные моря, притягивала его доднесь.
Земля Элсуэрта, Берег Эйтса, Берег Луитпольда, Земля Котса, Берег Принцессы Марты, Земля Королевы Мод, Берег Принцессы Астрид, Берег Принцессы Рагнхилль, Земля Эндерби, Земля Мак-Робертсона, Земля Принцессы Елизаветы, Берег Правды, Земля Королевы Мэри, Берег Нокса, Берег Сабрина, Земля Адели, Земля Уилкса, Берег Георга V, Земля Виктории, Берег Отса, Море Содружества и другие моря, остров Победа, полуостров Бетховена…