Наконец, Конрад и урла устали друг от друга. Внештатный осведомитель Органов остался наедине с Дитером. И тут он собрался с духом, чтобы задать последний вопрос, интересующий лично его. И никого другого.
– Послушай, Дитер, – улыбчиво сказал Конрад. – Раз уж мы вновь встретились… Скажи пожалуйста… а мы в самом деле были с тобой однополчанами и несли службу в вэчэ пятьдесят один – ноль три?
Дитер, доселе также улыбавшийся, стал непроницаем ликом. Он молчал.
– Нет, ты вспомни… как бычки о мою кожу гасил… как портянки твои стирать заставлял… как сказки тебе на ночь просил рассказывать …
– Сяо бие, – ответил Дитер после долгой паузы. – Незяк гугняэ комбиторо. Уницы-вэ.
И после ещё более долгой паузы лишний раз стукнул по шляпке уже забитый гвоздь:
– Вот так-то, бля.
И замотал шею шарфом. Сине-коричневым.
Но шарфом не простым – фанатским. Из газет знал Конрад, что в Стране Сволочей кое-где проводятся спортивные состязания, на потеху населенью, чтобы ввиду бесхлебья не оставить его заодно ещё и без зрелищ. Знал Конрад названия всенародно любимых футбольных и регбийных клубов, фамилии знаменитых бойцов без правил – каждого щедро подкармливала власть, и «альтернативные структуры» соперничали за влияние на них и на стоящие за их спинами внушительные армии фанатов. Но буквы, пропечатанные на всём протяжении шарфа дали весьма неожиданную комбинацию: «Столичный спортивный клуб «Стрела».
Конрад вспомнил, что именно так именовался клуб, которому якобы было продано оборудование лучной секции Землемерного училища. Он сразу ощутил неодолимый позыв спросить Дитера, известно ли тому что-то про давнее убийство на участке Клиров, но быстро понял, что собеседник – не охотник ворошить прошлое. Однако ж, Дитер первым спросил:
– «Розой» интересуешься? Хочешь, такую же добуду?
– Нет, зачем… – ошибочно ответил Конрад. – Только скажи: это же столичный клуб… Вы что же, и в столице бывали?
– Бывали.
– И там этот клуб популярен?
– Да не так чтобы, бля… Совместный бизнес.
Выведывать секреты бизнеса – моветон и опасно. Разговор был кончен.
Пришед домой, Конрад чувствовал несказанное облегчение: мало того, что жратву с куревом добыл, так ещё и материал для отчёта Поручику собрал. И он сел писать этот самый отчёт. Писал о том, как урелы нападали на арьергарды враждующих сторон, на обозы с ранеными и больными, на деревни и сёла, где не осталось мужчин, и поживлялись спиртом и пищей. Спирт выпивали, пищу съедали, а то, что не влезало, меняли у авангардов воюющих на новые спирт и пищу. В деревнях и сёлах, где не осталось мужчин, портили всех без исключения девок, а пацанов уводили с собой – на радость голодающим матерям. Ну и так далее. Обычные проделки шпаны из маленьких посёлков. Конраду даже скучно стало. Он ума не мог приложить, зачем это нужно было Поручику – тот с таким же успехом мог написать это сам. Видать, по жизни читатель он, не писатель. А вот Конрад – тот и то, и другое. Всю ночь читал алхимиков, а под утро взялся за «Книгу Легитимации». И опять ничего сенсационного в неё не заносил, сплошь выношенные, выстраданные мысли.
Из «Книги легитимации»:
ПИСЬМА НИКОМУ 2
Читаю чужие книги от страха написать свою.
Человек, которому неинтересна квантовая механика, не выносит суждений о квантовой механике. Я никому не интересен, но все имеют обо мне суждение. Несправедливо.
Я очень благодарен одной писательнице, женщине неслабой и небедной, которая снизошла до рецензии на мою книгу. Пусть ровно в двух словах (в других рецензиях слов – ноль).
– Злости нет.
Вот что им нужно.
Уточняю: злости не на себя и не на них, а при защите себя и их плюс при нападении на всех прочих. Защитить ни себя, ни их я не могу, а нападаю так, что объект нападения за живот хватается, и не от боли, а от смеха. И то, когда уж очень достанут, раз в пятилетку. Можно сказать, вообще не нападаю. Я очень мирный.
Но если неспособность защитить – однозначный грех (никогда не видел, чтобы кто-то ланиту подставлял), то вот насчёт неспособности напасть мы с ними расходимся. Кабы мы жили не в Стране Воинов, меня бы любили за эту способность.
Мои отношения с человечеством всегда строились на вампирической основе: либо я из кого-то сосу, либо кто-то из меня сосёт. Другой основы быть не может.
Ключевое слово окружающего меня копошения – «ритуал». Не «общество спектакля», а «общество ритуала». Видывал я людей, которые все – ритуал.
Когда ничего не можешь, начни с обучения ритуалу. Освоить это я мог бы. Но не хочу. А ведь любая деятельность – ритуал. Потому-то и не мог освоить никакую деятельность. Не хотел, выходит.
Мудрено ли, что хуже всего складывались мои контакты с «людьми спектакля», хотя они мне гораздо интереснее «людей ритуалов». «Спектакль» – это внезапная для партнёра смена ритуала. Цепь: скандал – ритуал – скандал – ритуал и так далее. Ритуал навевал скуку, спектакль – внушал страх. А я только «жил».
Но хуже всего было, когда ещё кто-то начинал «жить». Ритуал и спектакль для того и придуманы, чтобы спасать от жизни, один – стабильностью, другой – разнообразием. Подлинность омерзительна и невыносима.
Но меня только к ней и тянет. Чего ж я жалуюсь?
А того, что тянет. Необоримо.
Занятное распределение обязанностей: ты дружок, неустанно смейся над собой, а мы тем временем будем смеяться над другими. Допустим, над тобой.
Меня не бодают проблемы суперменов. В этом моя изначальная ошибка – гордыня, снобизм, спесивство, – наказуемая по всей строгости.
Они любят читать исповеди страждущих рантье, а от меня хотят, чтоб я дубиной мамонтов глушил.
Страдать душой – удел рантье.
………………………………..
Кто не рантье – страдать не может.
Не должен.
……………………………………
Не вправе.
…………
Страдать душой – удел рантье.
Кто не рантье – страдать не вправе.
………………………………………
Рантье в канотье.
…………………
Рантье в канотье на канапе
Ковыряет в собственном пупе.
…………………………………
Как омерзительны все эти слова на -ье!
…………………………………………
Монпансье, курабье.
………………………
Рантье в канотье
Сосёт монпансье,
Грызёт курабье
…………………
Воздушные замки Ле Корбюзье.
…………………………………..
Рантье ле Корбюзье в канотье
Сосёт монпансье, грызёт курабье.
Лежит в канотье на канапе,
Ковыряет в собственном пупе
И строит воздушные замки.
Покамест не научился встречать приветственным гимном тех, кто меня уничтожит.
А надо бы.
Вот заблужденьице-то, едритвою! «К подлинности» тянет… Не-а. Напротив: бегу от неё без оглядки. Подлинность – это дымящиеся кишки на кишкопоре. Паханий фаллос в сраке. Всё прочее – мнимость.