— Подставляйте котелки.
— Ты, Александр, нам как мать родная, — сказал Пьерсон.
— Можете, конечно, охаивать меня сколько влезет, — сказал Александр, — но что бы с вами, я вас спрашиваю, без меня сталось, а? Особенно с Дьери и Майа. Жили бы по–свински.
Он поднялся, чтобы потушить костер.
— О Пьерсоне я не говорю. Он, Пьерсон, слава богу, не такой, как вы. Он, Пьерсон, живо отыщет себе столовку, где уже есть поп. А в столовке, где есть кюре, ясно, кормят получше.
Разглагольствуя, он затаптывал тлеющие головешки толстыми подметками. Потом сел, зажал котелок в могучих коленях. Лицо у него было бронзовое от загара, но под густой шерстью, покрывавшей руки до локтя, проглядывала белая, еще не успевшая загореть кожа. Никакому солнцу не пробиться сквозь эти волосяные джунгли.
Майа с улыбкой поглядел на него.
— Просто уму непостижимо, до чего борода меняет физиономию. С твоими буйными кудрями ты похож на ассирийского царя. Только вот жемчугов в бороде не хватает.
Александр пожал плечами.
— Будь у меня жемчуга, я бы не стал их в бороду совать.
— А по–моему, — сказал Пьерсон, — он больше похож на Иоанна Крестителя сразу же после усекновения главы.
— Почему это после усекновения?
— Да, видишь ли, такая голова хороша сама по себе… И вполне может обойтись без телес.
Все четверо от души расхохотались. Они радовались, что сидят вместе, вчетвером, под лучами солнца.
Александр, поставив рядом с собой на дощечку три кружки, наливал из фляги, а потом пускал по кругу. Свою личную кружку он протянул Майа и ждал, когда тот кончит, чтобы попить самому.
— Ну, аббат, каковы новости?
Пьерсон вытащил из кармана носовой платок снежной белизны, утер губы.
— Умора с этими кюре, — сказал Александр. — Если вам требуются самые свежие новости, смело положитесь на попов. Они вам в любую щель нос просунут, эти проклятые.
— А иди ты знаешь куда, — вот тебе совет кюре, — пропел Пьерсон своим приятным голоском.
Майа подался вперед.
— Ну, какие новости, а? Дьери, да ты слышишь, что я спрашиваю?
Дьери чуть пошевелился на месте, но промолчал.
— Так вот тебе новости. Из Брэй—Дюна эвакуируют по морю солдат, но только одних англичан.
— Громче говори, аббат, — сказал Александр. — Голосок у тебя такой деликатный, что в двух шагах ни слова не разберешь.
— Говорю, из Брэй—Дюна эвакуируют только англичан. Так что даже не стоит туда соваться. Им теперь повсюду мерещатся шпионы. Мне рассказывали, будто на одном из их судов обнаружили французского майора с денщиком, которые тайно туда пробрались. И обоих тут же вышвырнули за борт. Майор утонул. А денщик спасся вплавь.
— Ну и сволочи, — сказал Александр.
Майа пожал плечами.
— Если только это правда.
— Верно, — подтвердил Пьерсон, — если это правда. К тому же, будем говорить начистоту, англичане сейчас смотрят на нас, как мы смотрели на бельгийцев после прорыва на канале Альберта. Сам понимаешь… Наконец, в пользу англичан можно сказать, что они все–таки увозят своих людей, тогда как французское командование… В принципе эвакуируют из Дюнкерка и Мало, но отправляют в час по чайной ложке и сажают на суда только организованные соединения.
Он помолчал, потом добавил:
— Само собой, для нас это исключено.
Воцарилось молчание.
— Значит, тогда что же? — спросил Александр.
Пьерсон поднял на него глаза.
— Значит, все.
В последовавшую затем минуту не произошло ничего примечательного. Александр молча сложил могучие лапищи на коленях и вытянул шею. Он ждал, когда Майа кончит пить, отдаст ему кружку и можно будет выпить самому. Дьери скрестил ноги, потом привел их в прежнее положение, что потребовало немало времени, так как ляжки у него были жирные и плохо повиновались хозяину. За стеклами очков не было видно глаз. Пьерсон поставил кружку рядом с собой на землю. Потом вынул из кармана коротенькую трубочку, аккуратно умял в чашечке табак. Майа пил, и лицо его не выражало ровно ничего. Однако молчание он нарушил первым:
— А питье у тебя, Александр, классное.
— Давай кружку.
— Сюда бы еще хорошенькую порцию виски, — сказал Майа, — тогда был бы настоящий рай.
— Может, не надо? И так хватит.
Пьерсон поднял голову:
— А почему не надо?
— Вот именно, — сказал Майа, — почему?
— Потому что он, сукин сын, забыл сказать, что
уже тяпнул три кружки до обеда.