— Мы тяпнули три кружки.
— Не стесняйтесь, пейте, — сказал Дьери.
— Видишь, и Дьери тоже хочет.
— Ну как вам угодно, — сказал Александр, — но, предупреждаю, осталось всего девять бутылок.
— Итого по три бутылки на день. Как раз успеем их прикончить к тому моменту, когда явятся эти господа.
Дьери вяло пошевелился в своем уголке.
— В конце концов, это мое виски.
— Которое ты спер на эвакуационном пункте.
— Повторяю, это мое виски.
— Это виски общее, столовское, — возразил Александр.
— А раз так, так чего же ты нам голову морочишь? — заорал Майа. — Тащи его сюда, черт. Словно с кровью своей, расстаешься с этим виски.
Александр подошел, достал из ящика для медикаментов бутылку виски. Он наполнил кружки Пьерсона и Дьери. Потом налил виски в свою кружку и протянул ее Майа.
— Почему это я, — буркнул он, — почему это я вечно сам не пью, а уступаю свою очередь этому долговязому подонку.
Майа хихикнул.
— Я вот тоже удивляюсь.
Он вынул из кармана сигарету и закурил. Александр смотрел на него, как смотрит наседка на своего цыпленка.
— Крысиный убийца!
— Как так, ты крысу убил? — сказал Пьерсон.
— Надо же мне было хоть кого–то за всю эту войну убить.
— Из револьвера?
— Три пули израсходовал. По правде говоря, я в нее с первого раза попал. Ну, а еще два раза стрелял просто по нервности.
— Дай сюда твой револьвер. Я его заряжу.
Дьери вяло пошевелился в своем углу.
— А нельзя ли заниматься этим где–нибудь подальше?
Александр пожал плечами:
— Да не психуй ты. По части огнестрельного оружия аббат у нас не даст маху.
— Да уж это точно, — подхватил Майа.
— Держи, теперь все в порядке.
Майа спрятал револьвер в кобуру и поднял кружку над головой.
— Подымаю свой бокал, — с пафосом проговорил он, — подымаю свой бокал за четырех будущих военнопленных!
Пьерсон изящным жестом старой девы поднес спичку к своей трубочке.
— Ничего еще не известно, — сладко пропел он, — никогда не надо отчаиваться раньше времени. Вот хоть ты, Майа, ты свободно говоришь по–английски, почему бы тебе не попытать счастья в Брэй—Дюне.
Александр, расставлявший грязную посуду перед дверью фургона, вдруг резко выпрямился.
— Э, нет! — яростно заорал он. — Нет и нет! Неужто мы расстанемся сейчас, когда всю войну вместе проделали?!
Пьерсон взглянул на него.
— Послушай–ка, всем четверым вместе не удастся. Но один человек еще может как–то выкрутиться. Если у одного из нас будет хоть маленький шанс попасть на корабль, пусть попытается.
— Черта с два! Но ведь мы всю войну вместе проделали, забыл, что ли?
— Значит, по–твоему, это достаточно уважительная причина, чтобы всем четверым попасть в плен? — сказал Пьерсон. — А что вы скажете, мальчики? Дьери! Эй, Дьери!
— Согласен, — невнятно буркнул Дьери.
— А ты, Майа?
— Согласен.
— А ты, Александр?
— О, я!
Он сел. Он держал бутылку виски, зажав ее между колен, и нежно поглаживал.
— Что ж, вы свободны! — грустно сказал он.
Он снова наполнил свою кружку, протянул ее Майа.
— Держи, болван, — сказал он, — держи и пей! Пей, пока еще у тебя есть чем пить.
— Спасибо, дурачок, — сказал Майа.
Он поглядел на Александра, и на какую–то долю секунды в его глазах засветилась нежность.
— Я‑то не сумасшедший, — продолжал Александр, — я своей шкурой зря не рискую.
Он обвел глазами своих дружков. Они все трое сидели здесь, рядом. Каждый на своем привычном месте, Майа рядом с ним, Александром, Пьерсон напротив, спиной к санаторию, а Дьери рядом с Пьерсоном. А он, Александр, стоя их обслуживает. И опять все было в порядке. А Пьерсон говорит, что надо разлучаться!
Вдруг Александр вспомнил отступление. И подумал о нем с чувством глубочайшей брезгливости. Ужасное это было отступление. Не так ужасно было ощущение опасности, даже сам разгром армии. Для него лично, для Александра, самым страшным была всеобщая разруха. Мешанина воинских частей на дорогах, беспорядочные толпы беженцев, женщины и ребятишки, восседавшие на повозках, заваленных тюками, и на каждом перекрестке пожары, кладбища машин, и дома! О черт, дома, дома! развороченные, искалеченные. Окна висят на одной скобе, а внутри поломанная мебель, разбитая посуда, белье в куче осыпавшейся штукатурки! Беспорядок непоправимый, чуть ли не во вселенском масштабе! Александр даже мысли не допускал, что такое возможно. Но сейчас все вроде бы утряслось. Явно утряслось… С тех пор как они прибыли сюда в санаторий, все окончательно утряслось. Александр вспомнил о провизии, хранившейся в ящике для медикаментов, и подсчитал, что, если взяться за дело с умом, они вполне продержатся еще неделю. Даже десять дней, если, конечно, расходовать с умом. Только вот эти сволочи фрицы будут здесь раньше, чем через десять дней. Одним словом, не удастся пожить спокойно. Устроиться по–человечески.