— Ну ладно, ладно. У меня на ферме есть кое–какие запасы.
— Запасы? — сказал, обернувшись, Майа.
— Обувь, покрышки…
Майа застыл на месте. Потом неожиданно расхохотался.
— Миллионы, — сказал он, — «миллионы под руками»!
— Не понимаю, что тут смешного.
Но Майа буквально зашелся от смеха, и прошло несколько секунд, прежде чем он смог снова заговорить.
— И ты намерен торговать обувью? С фрицами, что ли?
— Я, слава богу, не сумасшедший, — сказал Дьери. — Я буду продавать обувь гражданскому населению, и, конечно, уж не здесь. Самое сложное, — серьезно добавил он, — это вопрос транспорта… Именно транспорта… Заметь, кстати, что грузовик у меня есть. Значит, с этой стороны все в порядке. Надо, чтобы фрицы пропускали мой груз, когда будет налажено сообщение.
— Но они же отберут у тебя твои сапожки.
— Ну это еще как сказать. Неужели же фрицы наложат лапу на частное имущество?
— Частное имущество!
— А поди докажи, что это обувь армейская. На ней не написано, откуда она. Достаточно иметь накладные — и дело с концом.
— Значит, накладные у тебя есть?
— Будут, — скромно сказал Дьери.
Майа молча уставился на него.
— Итак, — сказал он после паузы, — я должен буду находиться здесь, чтобы улаживать с немцами твои торговые дела? Верно я говорю?
— Да.
— Неслыханно, просто неслыханно, — сказал Майа.
Он молча зашагал вперед, потом остановился и посмотрел на Дьери.
— И, надо полагать, за это мне будет причитаться определенный процент.
— Ну, ясно.
— Ясно! — повторил Майа.
И он снова расхохотался.
— Чего ты ржешь? — сказал Дьери. — Считаешь, что это неосуществимо, что ли?
— Напротив, считаю, что вполне осуществимо.
— Тогда в чем же дело?
— Ни в чем. Просто смешно, и все тут.
— Что ж, это твое право, — сухо сказал Дьери. — Значит, ты согласен?
Майа все еще не спускал с него глаз.
— Ты что, спятил?
— Значит, тебе это не подходит?
— Нет.
— А почему? — сказал Дьери, еле сдерживая ярость.
— По правде говоря, — сказал Майа, — я и сам не знаю.
— Послушай, — проговорил Дьери, — во первых, все это вполне осуществимо. Во–вторых, риск, конечно, имеется, но не такой уж страшный. В‑третьих — это ничьих интересов не ущемляет, Скажу больше — пусть уж лучше эта обувь достанется мне, чем фрицам.
— Что ж, истинная правда.
— Тогда в чем же дело?
— Просто меня это не интересует, и все.
— Сдрейфил, брат.
— Нет, — сказал Майа, — не думаю, чтобы я сдрейфил. И, представь, я вполне поддерживаю твою идею насчет того, чтобы стать штатским человеком. Представь, как это ни глупо, но мне самому это в голову не приходило. Но меня не прельщают твои махинации с обувью.
— Это же предрассудок.
— Не думаю. Честно говоря, не думаю. Если бы дело меня заинтересовало по–настоящему, я не посмотрел бы на предрассудки. А оно меня не интересует, вот и все.
Он с любопытством посмотрел на Дьери.
— Скажи, — начал он, — неужели тебя действительно до такой степени воодушевляет презренный металл?
— Всех воодушевляет.
— Ошибаешься, — помолчав, сказал Майа.
— Значит, тебе это не улыбается?
— Нет.
— Послушай меня, подумай хорошенько, а уж потом решайся.
— Уже решено.
— Ну и болван, — злобно сказал Дьери.
Майа поднял на него глаза.
— Очень возможно. Но если я болван, — прибавил он, помолчав, — то пускай болваном и помру.
Они остановились и стояли так лицом к лицу, и тут только Майа отдал себе отчет, что всегда, еще до этого разговора, чуточку брезговал Дьери, презирал его. В сущности, скорее из–за пустяков: потому что он жирный, потому что лишен физической отваги, потому что он скуп, потому что чуждается женщин. Но теперь он уже не презирал его. Любить деньги с такой страстью, до такой степени, — в этом есть даже нечто величественное.
— В сущности, — улыбнулся он, — ты с твоими миллионами настоящий поэт.
— Нечего издеваться.
— Да, да, — сказал Майа, — поэт.
— Во всяком случае, не говори никому о нашем разговоре, — сказал Дьери.
— Даже Александру?
— Даже ему.
— Как угодно, — сухо сказал Майа.
— Ну ладно, — сказал Дьери. — Пока!
— Пока, поэт, — сказал Майа.
Он снова зашагал. «Но он же поэт!» — проговорил Майа вполголоса и расхохотался.
На ходу он бросал по сторонам рассеянные взгляды. Вдруг от удивления он остановился, словно наткнувшись на препятствие. Английские противотанковые ружья, еще вчера валявшиеся по всему берегу и среди дюн, исчезли как по волшебству. Нигде, насколько хватал глаз, не было видно ни одного. Стало быть, в английской армии есть еще начальники, и начальников этих возмутил беспорядок, и они дали приказ собрать разбросанное оружие. И приказ их был выполнен в течение одной ночи.