— Жанна! — громко окликнул он. — Жанна!
Он схватил ее за плечи и встряхнул. Девушка безвольно качнулась в его руках, щеки ее не порозовели. Он опустил ее на подушку, но тут ему вспомнилось, что как–то при нем один врач дал больному пощечину, желая привести его в чувство, и он несмело хлопнул Жанну по щеке. Лицо Жанны даже не дрогнуло. Он хлопнул сильнее, двумя руками сразу. При каждом новом ударе голова Жанны послушно перекатывалась справа налево, и это движение почему–то вызывало чувство стыда. Однако надо было вывести ее из обморочного состояния. Теперь он бил ее уже наотмашь. Мертвую тишину, царившую в доме, нарушал только звук пощечин, назойливый, чем–то смущавший Майа звук. Майа остановился передохнуть и вытер мокрый лоб. И вдруг он увидел себя как бы со стороны — один в незнакомой спальне, рядом с ним полуобнаженная девушка. Он, Жюльен Майа, ожесточенно хлещет по щекам, избивает несчастную девушку, лежащую рядом с ним в постели, а на полу валяются в луже крови двое солдат. И это он, Майа, их убил.
К мертвенно–бледным щекам Жанны прилила кровь, и они чуть порозовели. Жанна приподняла веки и тут же опустила их.
— Жанна! — крикнул Майа и, размахнувшись, снова ударил ее по лицу.
На этот раз с губ девушки слетел не то стон, не то приглушенное «нет». Она снова открыла глаза, снова закрыла. Майа дал ей еще пощечину. В третий раз она подняла веки и блуждающим взглядом обвела комнату. И снова веки ее упали, будто их тянула вниз какая–то непонятная тяжесть.
— Жанна!
Снова и снова он пытался привести ее в чувство, приподымал обеими руками ее тело, безжизненно падавшее обратно на подушки. Он снова с каким–то ожесточением дал ей пощечину. Звук пощечины прозвучал как выстрел. Все лицо Жанны задрожало мелкой дрожью, она машинально захлопала ресницами. Полуоткрыв веки, она повела глазами сначала направо, потом налево. Мало–помалу омрачавший их туман рассеялся. Майа заметил, что девушке удалось сосредоточить на нем свой взгляд, и тут же в глазах ее вспыхнул ужас.
— Не трогайте меня! — крикнула она.
— Это я, я! — сказал Майа. — Вы меня не узнаете?
Жанна приподнялась на постели и растерянно уставилась на него.
— Вы? — сказала она. — А где те?
Майа указал ей рукой на труп великана. В лежачем положении он казался еще массивнее.
— А другой там, за кроватью.
— Они мертвые? — спросила Жанна, опершись на локоть.
— Да.
— Это вы?
— Да.
— Я боюсь, — сказала Жанна.
— Они же мертвые.
— Это вы в них стреляли?
Майа утвердительно кивнул головой.
— Ох, — сказала Жанна, — а я думала, в меня стреляли.
Она опустила глаза и посмотрела на валявшийся у ее ног труп великана. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, слегка раздвинув свои уже одеревеневшие ноги. Казалось, он заполняет собой всю комнату. Майа проследил взгляд Жанны и тоже посмотрел на труп.
— Какой он большой.
— Да, — розным голосом сказал Майа.
— Он был больше вас?
— Да.
— А вот он и мертвый, — сказала Жанна своим четким ясным голоском. — Он уже теперь не может мне сделать плохо.
Вдруг она с неожиданной живостью повернулась к Майа.
— А как вас зовут?
— Майа, Жюльен Майа.
— Я буду вас звать Жюльен, можно?
В голосе ее даже послышались веселые нотки. Майа стоял возле постели, неподвижный, отчужденный, с невидящими глазами.
— Зовите как хотите.
— Что с вами такое? У вас лицо в крови.
— Да нет, ничего, — тусклым голосом сказал Майа.
Он провел рукой по лицу.
— Мы с ним подрались.
— Значит, вы не сразу его убили?
— Нет.
— Смотри–ка! — удивленно сказала она. — А почему?
— Почему? — повторил Майа.
— Да что это с вами? Вам больно?
— Нет.
Жанна снова поглядела вниз, на труп.
— А теперь он мертвый.
Нахмурив брови, она добавила чистым четким голоском:
— Вы хорошо сделали.
— Что? — спросил Майа, трясясь от ярости. — Что, что вы сказали?
— Я сказала, вы хорошо сделали.
Он посмотрел на нее в упор.
— Ага, — протянул он свистящим шепотом. — Хорошо, да? Хорошо, говорите? Вы находите, что я хорошо сделал?
Жанна с удивлением посмотрела на него. Но через секунду он пожал плечами и весь как–то поник.
— Впрочем, — сказал он словно самому себе, — все будут так говорить.
— Вы сердитесь? — смущенно спросила Жанна.
— Нет, — устало сказал он, — нет, я не сержусь.