— А когда уходит?
— Уже ушел. Только что попрощался с нами. А цыпленок, — с улыбкой добавил Пьерсон, — это его прощальный подарок. Дьери очень жалел, что тебя нет.
Майа сидел, согнувшись над котелком, и не поднял головы.
— Неправда, — спокойно сказал он. — Ничего он не жалел. Плевать ему на нас.
— Да нет же, почему ты так говоришь?
— Потому что это правда.
— Не верю.
— А я вот верю. И хочешь доказательство — я тоже плевать на него хотел.
Наступило молчание, и Пьерсон снова заговорил:
— Пино тоже уходит от нас.
— Что? — сказал Майа и перестал жевать. — И этот тоже уходит?
— Он встретил своих земляков. И теперь будет столоваться с ними.
— Ах он, сволочуга!
Говорил Майа бесцветным голосом, говорил машинально, не чувствуя злости. Вдруг чья–то тень заслонила от него солнце. Он вскинул голову.
— Смотрите–ка, — сказал Александр, — значит, аббат, ты еще здесь?
Тут только он заметил Майа.
— И ты здесь, щучий сын! Здесь, так тебя так, щучий сын! Здесь, так тебя, разэтак, щучий сын! Здесь, так тебя, переэтак, щучий сын!
Пьерсон с видом знатока слушал, склонив голову к плечу.
— Недурно! — одобрил он своим нежным голоском. — Совсем неплохо. Разве что не мешало бы чуточку поцветистее…
Александр поглядел на Майа, и его гнев сразу остыл.
— Да что это с тобой такое? Весь исцарапан. Ну и рожа у тебя. Что стряслось?
— Ничего, — сказал Майа.
И вдруг закричал:
— Ничего! Слышишь! Ничего!
— Ну, ладно, хочешь молчать — молчи, никто тебя не неволит, — сказал Александр. — Черт бы тебя побрал! С чего это ты на целый час опаздываешь? Мы уже думали, тебе каюк. Да говори же, черт, отвечай! — И добавил, помолчав: — Отвечай, когда с тобой разговаривают!
— Я ем!
— Ладно, — сказал Александр.
Он поставил флягу на землю у ног, закурил сигарету и сел, демонстративно повернувшись спиной к Майа.
— Тебя, аббат, руганью не прошибешь, ты у нас в этом отношении свободомыслящий какой–то.
— Стараюсь приспособиться.
— Да и насчет разных непристойных историй ты тоже любитель…
— Приспосабливаюсь, — повторил Пьерсон со своей девической улыбкой.
— Что это нынче с попами поделалось? Или это ты один такой?
— И они и я.
— Вот иезуит–то!
— Удивительное дело, — проговорил Пьерсон, — стоит сказать правду, и тебя сразу обзывают иезуитом.
Александр кружил вокруг Майа, как огромная встревоженная наседка вокруг своего захиревшего цыпленка.
— Да сядь ты, черт! — сказал Майа, не подымая головы.
Александр сел, положил ладони себе на колени и выпрямил стан.
— Так вот что происходит! — сказал он. — Мосье опаздывает на час, мосье пропускает свою очередь идти за водой. А когда мосье возвращается, мосье еще меня же и кроет!
Прошла минута в молчании, прежде чем Александр снова заговорил.
— Хочешь, я сварю тебе немножко кофе?
— Нет, не хочу.
— А вина хочешь?
— Пожалуйста.
Александр встал и принес свою кружку, ополоснул ее в баке с водой, налил вина и протянул Майа. Майа одним духом осушил кружку. Александр ополоснул ее и снова повесил на гвоздик, вбитый в дверь фургона.
— Все–таки сварю тебе немножко кофе.
Он взял полешко, подбросил его в костер и, опустившись на колени, стал раздувать огонь. Вокруг него тучей взлетела зола, и он закашлялся.
— Александр, — сказал Майа, — все–таки ты шикарный малый.
Александр поднял голову и оскорбленно поглядел на Майа.
— Шикарный? — буркнул он. — Да что это тебя разобрало? С ума сошел, что ли? Шикарный, говоришь? Шикарный? Сейчас я тебе покажу, какой я шикарный!
И снова стал дуть на огонь. Его курчавая борода касалась земли.
— А знаешь, что Дьери ушел?
— Знаю.
— И Пино тоже. Бедняга Пино, уж до чего ему было стыдно объявлять мне эту новость. Славный он все–таки парень, Пино. Он и его пулемет!… Нравился мне он очень, этот самый Пино: смотришь на него, и так тебе и кажется, что он не живой человек, а мультипликация.
Майа поднял голову.
— Отвяжись от меня со своим Пино и его пулеметом.
— Ладно, — сказал Александр и вдруг яростно добавил: — Значит, теперь уж запрещается здесь разговаривать?
— А на меня кофе не хватит? — спросил Пьерсон. — Я с удовольствием выпил бы чашечку.
— Через десять минут будет готово, аббат. Я на троих сварю.