— А что я с остатками буду делать? — раздался голос Александра. — Мне, что ли, допивать?
— Пей, не стесняйся, — сказал, смеясь, Пьерсон.
Майа показалось, будто во всем его теле отдается этот смех. Он снова открыл глаза и увидел рядом с собой крупную голову Александра. «Большая голова, славная, — подумал он с благодарностью. — А у Пьерсона смех как у молоденькой девушки». Он чувствовал, что совсем размяк, готов всему умиляться.
— Ударить коленку чертовски больно, — сказал Александр, — почти так же больно, как удар в пах. Ну, как, тебе лучше, Майа?
Теперь Майа открыл глаза уже по–настоящему.
— Порядок.
Он поднялся, с трудом сделал два шага и снова взял флягу.
— Садись, — сказал Александр, — я пойду.
— Да мне сейчас лучше.
— Садись, тебе говорят.
— Иди ты к черту, — сказал Майа. — Сейчас мой черед.
Александр вцепился в ручку фляги и потащил ее к себе. Майа не выпускал ее, и с минуту они молча рвали друг у друга флягу, топчась между фургоном и костром.
— Чудаки вы! — сказал Пьерсон.
— Отпусти, — сказал Александр, — ручку оторвешь.
— Нет, ты отпусти.
— В первый раз вижу, — сказал Пьерсон, — чтобы Александр дрался за право идти по воду.
Майа выпустил из рук флягу, прихрамывая отошел к своему месту и сел.
— Вот щучий сын, — сказал Александр, — чуть флягу не испортил.
И он удалился, крупно шагая. Майа смотрел ему вслед, и вдруг сердце его мучительно сжалось. Он приподнялся, словно решил догнать Александра, но тут же опустился на землю. Какая–то непонятная тревога как сверло проникала в каждый его нерв. «Это от коленки», — подумал он, но тут же понял, что лжет самому себе. В нем росло какое–то неприятное ощущение, какое испытывает человек, всячески старающийся забыть предписанный самому себе долг. Он понимал, что должен сделать что–то очень важное, сделать немедленно, сейчас же, но ему никак не удавалось вспомнить, что же именно… И неизвестно почему, он вдруг почувствовал угрызения совести, будто кто–то тихонько нашептывал ему на ухо. «Майа, ты должен… должен… должен…» И он со страхом и тоской спрашивал: «Но что же я должен сделать? О черт! Что? Что?» И все тот же голос твердил свое: «Майа, ты должен… должен… должен…» А минуты продолжали идти, и скоро станет слишком поздно, и так ему и не удастся узнать, что же это важное он должен сделать… Он приподнялся было, снова сел. «Майа, ты должен… должен… должен…» В отчаянии он рылся в памяти, стараясь вспомнить, что он должен сделать, и при каждом усилии памяти искомое, как нарочно, все больше ускользало, все глубже забивалось во мрак. Вокруг него, в тени деревьев лежал их лагерь с кишением солдат в защитной форме, с несмолкающим жужжанием, прерываемым криками, руганью, возгласами. Лучи округло ложились под деревьями, дюны слева от санатория казались припудренными солнечной охрой, и иногда на них что–то ярко поблескивало, как на морской глади. Майа сидел на месте Дьери, отныне свободном; от нагретой стены было тепло спине, а за собой, не видя, он ощущал белые корпуса санатория, ослепительно–белого в лучах солнца, нарядный сад, красивые аллеи, посыпанные светлым гравием, розарий в цвету, а сбоку — ряды носилок с мертвецами. «Майа, — снова зашептал голос, — ты должен… должен… должен…» И неумолимо текли минуты, и было уже слишком поздно, и то, что он должен был бы сделать, теперь оказывалось вне досягаемости, уплыло куда–то в глубь памяти, утонуло в ее потемках.
— Прекрасная погода, прямо рай для отдыха, — сказал Пьерсон.
Майа поднял голову.
— Итак, возблагодарим господа бога! — сказал он в бешенстве.
Пьерсон кинул на него неожиданно серьезный взгляд.
— Да. Да, Майа! — сказал он, упирая на каждое слово. — Возблагодарим за это господа бога!
Послышался свист, потом сухой треск. Майа бросился на землю и вдруг вскрикнул.
— Что с тобой?
— Ничего, коленка…
— Ну это еще полбеды, — сказал Пьерсон и без всякого перехода добавил: — С чего это гады бьют из семидесятисемимиллиметровок по санаторию?
Лежа ничком на земле, они ждали нового залпа. Но его не последовало. Пьерсон поднялся на ноги.
— Зря стреляли, — сказал он.
Майа тоже встал и отряхнулся.
— В любой армии с этими артиллеристами, — сказал он, — никогда не угадаешь заранее, что будет через минуту.
— Зря стреляли, — повторил Пьерсон.
К ним бегом направлялся какой–то расхристанный солдат. Остановившись у фургона, он поглядел на Майа.