— Что готов ты отдать за мою помощь?
— Всё что угодно! — мальчишка смотрит решительно и прямо. Даже ответ «жизнь» не пугает его. Он ведь действительно готов на всё. Глаза его горят, и Мастер с трудом удерживает улыбку.
Кровь на стенах, на деревянном полу — чёрная, смешанная с весенней грязью. Птичники дрожащими руками стреляют друг в друга, надеясь остаться в живых. Но тщетно. Самый меткий мучается дольше всех.
Когда трактир сгорает дотла, мальчишка ещё долго сидит на пригорке, вдыхая волшебный запах гари.
— Ну что, теперь доволен? — спрашивает Мастер, устраиваясь рядом.
Мимо лениво проплывает шмель. Мальчишка срывает и мнёт в руках цветок клевера, хмурится.
— Да, — отвечает он.
— Отлично, — бормочет Мастер, роясь в карманах. Достаёт красное карамельное яблоко. Протягивает: — Это тебе. А мне отдашь то, чего у человека нет, пока он есть. Если захочешь вернуть, разыщи меня или Мастера Реальнейшего.
Не дожидаясь ответа, он легко сбегает с пригорка. Унося в кармане угли.
Уже на дороге Мастер Смерти оборачивается и машет ему.
Если бы ты был Форином — настоящим Мастером Реальнейшего, — что бы ты сделал? Унимо видел, как пылает надежда в глазах мальчишки. Но в море реальнейшего этому пожару не суждено было разгореться.
— Пойдём, — тихо сказал Нимо, поднимаясь и заставляя себя поверить в то, что ноги не были сломаны совсем недавно.
Разумеется, он не покорился. На горизонте вскипала гроза — не те цветочные облака, которые вырастают от самого горизонта каждую весну, а бурая, наполненная злобой туча.
Унимо грёб, стараясь не смотреть на горизонт. Ботинки промокли: волны уже то и дело захлёстывали лодку. Грёб, грёб, грёб. Нимо стал руками, гладкими обводами лодки, криком чайки, улепётывающей от грозы.
Он успел: в тот момент, когда волны с рёвом опрокинули лодку, Унимо уже держал в руках скользкую стеклянную бутылку.
Оказавшись в воде, он отчаянно заработал ногами и одной рукой. Зубами выдернул пробку — почувствовал водоросли, рыбу и дерево, а ещё боль от того, что сжал зубы слишком сильно, — и, отбиваясь от удушающего морского объятия, прочитал: «Тьер».
— Тьер! Тьер! — весело захохотал Унимо. В носу всё ещё щипало от солёной воды и близости опасной глубины, но дело было сделано.
Он остановился. Непонимающе уставился на Мастера Реальнейшего. С обидой ребёнка, которого отругали за то, чего он не делал.
— Ну всё, Тьер, пойдём, — Унимо позволил себе тон победителя.
— Я уничтожу всё, что тебе дорого. Сначала — этот город, улицу за улицей, я… — зашипел Тьер.
День уже давно не был праздничным. И ему пора уже было закончиться, Окло-Ко его забери!
— Довольно! Я хочу, чтобы ты пошёл со мной, Тьер, чтобы ты делал то, что я тебе скажу, чтобы ты не причинял никому вреда, ясно? — прошептал Унимо.
Тьер кивнул. Мысли липли одна к другой, как синтийские сладости. Он не мог вспомнить, почему оказался на площади: он ведь терпеть не может толпу. Знал только, что ему нужно куда-то идти. Вот за этим хмурым молодым таром, который уже сворачивал в сторону Королевского дворца…
Потрескивая, горел камин. Это было очень кстати: Унимо дрожал от холода, даже пересев на пол совсем близко к огню. Его не смущало, что в комнате в тяжёлых бархатных креслах сидели Сейлири и Первый советник.
— Тар Ум-Тенебри, от лица Королевского Совета я хочу выразить вам благодарность за исключительную храбрость, находчивость и самоотверженность, проявленные в деле защиты жителей Тар-Кахола от… неизвестной угрозы, — сбился Мэлл.
Унимо усмехнулся и поёжился. Он чувствовал, как там, за двумя каменными стенами, дрожит от холода «неизвестная угроза». Ощущения двоились — и он не мог уже понять, где его холод становится холодом Тьера, поэтому тянулся к самому огню — за двоих.
— Рад быть полезным Королевству, — отозвался Унимо. — Теперь я могу идти, Мэйлири?
Королева вздрогнула и, виновато взглянув на Мэлла, забралась в кресло с ногами, как в детстве.
— Нимо, ты ведь понимаешь, что мы… что ты… что этот… — совсем не по-королевски начала Тэлли.
— Тьер.
— Тьер, да… очень опасен?
— Ну, кто не опасен, — хмыкнул Унимо, возвращая взгляд в огонь. Хотелось закрыть глаза и молчать, пока огонь уютно хрустит свежей темнотой.