Капитан Форин. Конечно. Но зато в газетах напишут, что Королевский флот героически сражался с превосходящими силами противника. Героически — вы понимаете, что это значит? Вот эту часть, это наречие и поручили нам.
Первый лейтенант Эо (качая головой). Ладно мы. Но матросы.
Эскадра Звёздного флота уже хорошо видна. Матросы на главной палубе недоумённо переглядываются.
Первый лейтенант Эо. Я думаю, вы должны сказать речь.
Капитан Форин. Вы думаете? Ну что ж, я попробую.
Капитан взбирается на руслень и, держась за ванты, машет рукой, привлекая к себе внимание.
Капитан Форин. Сограждане! Позвольте мне обращаться к вам так, потому что сейчас, в этот самый момент, родина смотрит на нас с умилением…
Скоро мы станем просто кусками мяса в этом крепком холодном бульоне. Я, это именно я отправлю вас на смерть, и только для того, чтобы меня не обвинили в трусости и нарушении приказа. Звёздный флот расстреляет нас, как загнанных на опушку лис в старинной охоте. Но делать нечего. Так всё устроено здесь. И пока есть немного времени, я могу сказать вам, что вы не обязаны это терпеть. Вы можете делать, что хотите. Понимаете? Но что же вы, пойдёте на убой, как стадо? Сколько стоят ваши жизни? Неужели не больше, чем моё тщеславие?
Первый лейтенант Эо усмехается, отбирает у капитана подзорную трубу, идёт на нос и направляет её в сторону вражеского флагмана.
Капитан Форин. Ну что же вы, в самом деле, что же…
Матросы безмолвствуют
Письма из Комнаты. Письмо второе
(немного обгорело внизу справа)
Я как Робинзон, только у меня нет этой спасительной уверенности в силе человеческого разума. Я не могу разделить листок на «хорошо» и «худо», чтобы тут же не запутаться. Я не испытываю радости созидания, покорения, приручения. Так что я скорее как Пятница — в тот момент, когда он спрашивает, почему всемогущий Бог заносчивого чужака допускает зло. И не получает ответа.
Хотя зарубки мне очень пригодились бы — жаль, что я не начал отмечать дни, хотя бы по своим ощущениям. Сначала время стояло мутным аквариумом с мёртвыми рыбками: было ясно, что за ним никто не присматривает, но почему и как долго — этого я понять не мог.
Теперь я научился делить время на мои привычные утро-день-вечер. Только ночь остаётся за скобками: она наступает сама по себе. Когда я сажусь на тахту и закрываю глаза. Когда спотыкаюсь о торчащую дощечку старого паркета — всегда одну и ту же — и падаю на пол, а темнота падает сверху.
Чтобы наступило утро, нужно встать и идти. Свет здесь не даётся просто так, как пропитание птичкам в подлунном мире. Здесь нужно ткать и прясть, чтобы просто ходить по кругу. Как и всегда, впрочем: ткать и прясть время, обматываться им и поджигать. Чтобы оно каждый раз вместе с тобой сгорало без остатка. Ёлочка, гори!
Чем бы поджечь время?
Поднести руку к свече.
Кассета номер 2037.
Почему бы и нет?
Звук видеокассеты в магнитофоне.
Защитник шёл по мостовой Тар-Кахола. Светило солнце, пели птицы. Деревья тихой аллеи стояли именинниками, как в последние дигеты весны. Ласточки передавали приветы всем-всем-всем.
Астиан Ум-Тенебри улыбался. Помахивал ясеневой тростью в такт шагов.
Титры: «Когда ты защитил свой мир, можно и улыбаться. Можно прохаживаться по его переулкам, воровать улыбки прохожих, смотреть на солнце в калейдоскоп весенних дней. И думать, что вполне заслужил это».
Вдруг раздался тихий, но отчётливый и полный отчаяния крик. «Не хочу!» — кричал кто-то. «Не хочу, нехочунехочунехочу!» Астиан огляделся и увидел на пороге одного из домов мальчишку, вцепившегося в дверь, и женщину, которая безуспешно пыталась вытянуть его на улицу.
— Могу я помочь вам? — вежливо спросил Астиан.
Женщина, сразу приняв предложение на свой счёт, сокрушённо покачала головой:
— Нет, видите, бесполезно. Целыми днями сидит один в комнате, перебирает какие-то камни. Ну как можно, когда на улице такая погода.
Титры: «Не все довольны твоим творением. Не все радуются солнцу и ласточкам. (Предупреждение: не задавайся, Защитник!)».