— Пойдём домой, — Мастер Реальнейшего выглянул в разбитое окно чердака и убедился, что путь по крышам свободен.
Тьер не шевельнулся.
Этот глупый, бессмысленный протест выбил из-под ног Унимо мостки равновесия. Всё вместе: глаза того человека, который сорвался со стен Собора, злость на себя, вид беззащитной толпы на площади, унизительный страх птички, выполняющей манёвры перед клювом хищника, — слепилось в комок чёрной смолы, нещадно липнущей к рукам.
— Я хочу, чтобы ты шёл за мной, не отставая, до булочной Хирунди, — бросил Унимо через плечо, перешагивая осиротевшую оконную раму.
Конечно, Тьер поднялся. И, не успев даже стереть кровь с лица, должен был спешить за своим тюремщиком в сумерки крыш Тар-Кахола, прихрамывая и морщась от боли. В реальнейшем Унимо легко мог бы вылечить его. Да и сам Тьер мог бы, если бы у него были время и силы.
Но Мастер Реальнейшего мстительно шёл по крышам всё быстрее. Не оглядываясь, зная, что за ним следует неловкая страдающая тень.
В реальном Унимо не мог бы столь ловко ходить по крышам: он никогда так не передвигался, хотя знал, что почти по всем большим улицам города можно путешествовать на высоте, перепрыгивая и балансируя. Спускаться пришлось всего несколько раз — там, где нужно было перебраться с улицы Холма на улицу Летнего Ветра, и дальше — свернуть в переулок прямо до булочной.
Где-то за пару кварталов Тьер не выдержал.
— Пожалуйста, Унимо, не так быстро!
Нимо не обернулся, но стал идти чуть медленнее.
Как только они добрались до булочной, в дверь постучали. Унимо не успел даже разжечь огонь: из-за птичьих превращений тепло покинуло его, хотелось сесть поближе к огню и уснуть.
На пороге стояли Тэлли и Грави.
— Можно? — робко уточнила королева.
— Это твоя булочная, Тэлли, — улыбнулся Унимо. — Здравствуйте, Айл-врачеватель.
Грави смотрел с тревожным участием. На мгновение Нимо подумал, что они пришли забрать его в Дом Радости, и в груди успела расцвести и рухнуть целая ледяная империя.
— Располагайтесь, пожалуйста. Хотя я, знаете, не ждал гостей, поэтому… — Унимо стал ходить кругами по комнате, пока Тэлли не подошла и не взяла его осторожно за руку.
«Всё прошло, не больно, ты победил, ты справился», — вот что было в тепле её пальцев. Унимо это почувствовал — и освободил руку. Слишком резко. Как будто выдернул. Но он не хотел. Просто день выдался такой, нервный.
Она, конечно, всё понимает. Понимающе смотрит. Не обижается на мальчишку.
И Грави — тоже. Пациенту нужен покой. И тепло. Поэтому Грави стал разводить огонь в очаге.
Унимо не пытается притворяться хозяином дома. Сидит в кресле, прячет руки, чтобы не было видно, что они дрожат. Смотрит, как Тэлли готовит свой замечательный чай. Словно двенадцать лет назад, когда он, испуганный, прибежал к ней, спасаясь от острых зубов реальнейшего. Тогда был Форин — там, на далёком маяке, тот, кто придёт и всё поправит. Теперь его нет, вместо него — жалкий мальчишка. Жалкий мир, в котором никого лучше не нашлось.
Тэлли протянула Унимо чашку. Чай с мятой и осенним дождём.
— Зеленичный сироп закончился, — улыбнулась она.
Конечно, не время для зеленики.
Не время для радости.
Горячий ароматный чай, тепло огня — но Унимо долго не мог согреться. Потому что у него, кроме своего холода, был ещё «метаморфозный озноб» Тьера. А тот превращался, видимо, ещё реже, чем Мастер Реальнейшего, поэтому попытка притвориться коршуном стоила ему дорого.
Тьер сидел в углу за стойкой, прямо на полу, сотрясаясь от дрожи — но ему никто не предлагал горячего чаю. Никто не заботился о нём. Горе проигравшим в реальнейшем.
Мастер Помощи и Мастер Излечения могли бы пожалеть, что отогрели Мастера Реальнейшего. Потому что как только его руки перестали дрожать, он сказал:
— Я виноват, я знаю. Я уснул, подвёл всех. Хорошо бы вы нашли кого-то другого.
Королева вздохнула:
— Ты знаешь, что никто, кроме тебя, не может.
Врачеватель сказал:
— Ты не виноват.
Разговаривают, как с ребёнком. Как с пациентом. Взрослые и врачи — те, кто всегда знает, как тебе лучше. Те, кого хочется отправить к Окло-Ко.
Унимо смотрел в огонь и невежливо молчал. Хорошо бы радушные гости скорее ушли. Оставили его в покое.
— Кора спрашивала о тебе. Она была бы рада, если бы ты зашёл. И я тоже, — сказал Грави.