В дверь постучали. Тео с сожалением взглянул на остывающий кофе и поднялся с кресла. На пороге стоял Айл-просветитель, улыбка которого заставила вспомнить о старинных гравюрах «Жертва Защитника», поэтому прежде всего следовало уступить место у огня и приготовить кофе. Так сложилось, что Тео оказывал полагающееся главе Школы почтение со всей серьёзностью, хотя сам он был тем, ради кого существовал Ледяной Замок, кому посвящались Вечерний и Утренний обряды, кто был предметом благодарности — ежедневной практики служителей и религиозных подданных Шестистороннего.
После второй чашки кофе выяснилось, что Совет Просветителей отказался поддержать королеву и не одобрил поездку главы Школы в Тар-Кахол. «Они сказали, — возмущался Инанис, — что знают про мастеров. Что мастера опасны, и королева — сама из них — ничего не предпринимает для защиты подданных. Конечно, они не прямо так сказали, но смысл был такой».
Тео молчал. Он чувствовал, что Инанис хочет сказать что-то ещё, но не решается. Молчание библиотекаря словно устилало пол комнаты мягкими ароматными еловыми ветками, которые могут спасти путника от холодной смерти в лесу. Айл-просветитель встал с кресла и прошёлся по комнате, сжимая руки.
— Я решил всё равно ехать. Они меня исключили, да, из Совета. Из Школы. И отметили, что моё пребывание в Ледяном Замке видится им нежелательным. Нежелательным! И я подумал. Ну, знаешь, что это вроде бы несправедливо, после стольких лет, отданных… и так далее, — Инанис вдруг рассмеялся. — Ведь я никогда не знал ничего, кроме Школы. Всю жизнь положил, как говорят. Теперь пришло время её забрать.
Тео молча смотрел, как Айл-просветитель (точнее, бывший Айл-просветитель) мечется по комнате, пытается отогреть руки, смеётся этим невесёлым смехом. Тео вышел на занесённое снегом крыльцо и поставил фонарь.
— И я сразу вспомнил о тебе, — Инанис остановился. — Как мы тогда выгнали тебя. И подумал, что у меня вряд ли что-то получится. Потому что я… потому что у меня нет ничего, кроме этих камней. Серых и чёрного. Это всё, что мне дорого. Это вся моя жизнь. Но я решил попробовать. В общем, завтра утром я уезжаю. И прошу Защитника благословить меня, да. За тем и пришёл, — Айл-просветитель улыбнулся Тео.
И Защитник улыбнулся ему в ответ.
Когда Инанис ушёл, Тео хотел было снова забраться в кресло у камина. Но поддаваться этому искушению не следовало: нужно было успеть собрать вещи. Иногда и камням приходится отправляться в путь.
Письма из Комнаты. Письмо четвёртое
(написано на жёлтых стикерах, которыми обклеен погасший монитор компьютера)
Я только жду, когда это закончится.
Не знаю, могу ли я просить о чуде. Я в этом не уверен. Значит, скорее всего, нет.
У каждого из нас тоже был отец. И это отличное оправдание. Бесконечная лестница виновных во всём (рисунок лестницы).
Унимо, привет! Скоро наступит осень и мы опять поедем на горное озеро.
Я не сошёл с ума, нет, спросите у Грави. Впрочем, своё безумие всегда кажется не таким безумным. До того момента, пока тебе не принесут зеркало. И ещё одно. Если смотреть на своё отражение в зеркальном коридоре (точнее, в зеркальном тупике), верили мы в детстве, в нём появится чёрт. Тогда я не знал, что это правда.
Теперь-то я его хорошо вижу.
Звук видеокассеты в магнитофоне.
Астиан обошёл весь дом. Зашёл в комнату Унимо, взял в руки игрушку-совёнка с глазами-пуговицами, поставил на стол. Вышел, запер комнату на ключ. Быстро спустился по лестнице, постоял у окна.
Титры: «Он видел, как Скрим вышел из калитки сада. Знал, что в сумке секретаря лежит письмо „Любимому сыну“. Он словно нажимал кнопку „отправить“. У неторопливых времён был свой интерфэйс. С окном в сад и уходящим за угол столичной улочки вестником».
Астиан прошёлся по комнате два раза. Недовольно посмотрел в камеру. Прошёлся ещё раз. Задёрнул шторы. Вышел, закрыл дверь на ключ, ключ положил в тайник под окном справа от двери. Сошёл с крыльца и отправился в сторону Ратуши.
Светило солнце. От крыш Тар-Кахола поднимались облака.
Титры: «Такие, какие часто бывают весной: словно их можно потрогать, будто они только сейчас прыгнули с земли на небо и стояли там недоумённо и легко, нетерпеливо подпрыгивая на одной ножке, как дети, ожидающие своей очереди в игре в классики».