Бессмертный резко остановился.
— Но я сказал то же самое. Точнее, сделал. То есть здесь это одно и то же, — сказал он серьёзно и тихо. — И они выставили меня за дверь. Закрылись в своём мудром взрослом мире, а я остался один на тёмной лестнице. И даже спичек мне не оставили. Спички детям не игрушка. А то они того и гляди начнут поджигать тополиный пух и отправлять его на небо. И небо, их небо, где на облаках сидят философы, сгорит. Вот чего они боятся. И поэтому я здесь, в этой тюрьме. Разве это справедливо?
— Нет. Нет, нет, — отозвался Лирц.
Тьер улыбнулся.
— Что это я. Ты извини. Каждому в реальнейшем хочется рассказать свою неинтересную историю. Выклянчить сочувствие. Не нужно на это поддаваться. Нужно думать о себе, о том, чего хочешь ты. Это важно. Только это важно. Вот тебе второе правило.
Лирц осмотрел белые стены, везде одинаковые, застывшие, как прошлогодний снег. Закружилась голова.
— Я хочу, чтобы никто не страдал. Чтобы всё было справедливо, — сказал он.
И тут увидел, как Тьер с первой за всё время знакомства настоящей улыбкой медленно опускается на пол. И на стене за его спиной появляется яркий алый след — словно на картине позднего Обновления. Только два цвета и две линии, между которыми легко проскользнуть птичкой смысла — из клетки мастерства на свободу.
Лирц подбежал к Тьеру и осторожно приподнял его голову, проверил пульс — но машинально, потому что он уже знал, что рана смертельна. О том, что в реальнейшем лучше избегать бессмысленных действий, он уже догадался сам. И всё же осторожно уложил Тьера вдоль стены и закрыл ему глаза.
Вдруг комната заполнилась людьми и странными существами с птичьими головами, рыбьими хвостами и длинными когтями на руках. Они требовательно обступили Лирца и, поскольку посетители всё прибывали, постепенно сужали круг и подступали ближе. Наконец, кто-то коснулся его руки холодной лягушачьей лапкой. Случайно. А потом — намеренно. (Лирц с отвращением заметил, что лягушачья лапка оторвана, из неё торчит прозрачная косточка, и кто-то использует эту чужую конечность так, как он когда-то использовал палочку, чтобы проверить, жива ли жаба, или мышка, или червяк — словом, те, кого не хочется касаться рукой.) А потом они все разом заговорили. На непонятных языках. Бессмысленные горошины звуков отскакивали от белых стен, мешаясь с хлопаньем крыльев и щёлканьем зубов. Лирц закрыл руками уши.
— Они хотят, чтобы ты рассудил их, — Лирц услышал это так ясно, словно кто-то налил воду в чистейший хрустальный бокал.
Мастер Реальнейшего стоял рядом, совершенно, казалось, не удивлённый карнавалу диковинных существ вокруг.
— На самом деле, ничего необычного в этом нет, — пожал он плечами. — Они истосковались по справедливости.
В этот момент один из просителей — маленький мальчик на длинных и тонких птичьих ногах — потянул Лирца за рукав и захныкал. В то же время другой, огромный, с шеей, покрытой лиловой рыбьей чешуёй, осторожно приподнял на руках странный головной убор, похожий на картонную корону в форме огромного листа. Лирц замотал головой, но верзила без труда нацепил на него корону, что встретило одобрительный рёв присутствующих. Кто-то принёс кресло, в него усадили безвольного бывшего слушателя и почтительно поволокли к выходу (от зыбкости этого живого средства передвижения подступала тошнота). Лирц в панике оглянулся и заметил, как Унимо, оттеснённый к белой стене, ободряюще улыбнулся.
И тогда бывший слушатель в первый раз пожалел, что когда-то услышал о реальнейшем.
Комната сменилась комнатой побольше, даже очень большой: стен её не было видно. И всё пространство, сколько его можно было охватить взглядом, было заполнено толпой.
Лирца в его кресле поставили на помост, принесли и поставили рядом низкий столик с вином и фруктами. Перед помостом, грубо отодвигая толпу назад, верзила с рыбьей шеей освободил небольшую площадку. Затем вперёд выступил кто-то, кто выглядел как человек. Он поклонился и, опустив взгляд, стал нараспев произносить что-то, но этого языка Лирц тоже не знал — хотя он знал десять диалектов Шестистороннего и ещё шесть иностранных языков, включая синтийский. Спустя некоторое время, наполненное требовательным завыванием, к помосту вытолкнули ещё одного человека, который очевидно не хотел такого внимания. Одетый в чёрное, высокий, немного похожий на Тьера. Сначала он пытался вырваться из круга, но его не пускали, сплетая руки, крылья, лапы, и он смирился, застыл и с наглой улыбкой уставился на Лирца.