Даже сейчас, когда зелёные шатры лежали ещё сложенные в сундуках последних дигетов весны, все стороны леса перемешивались в лиловых сумерках и золотистой дымке дня, без компаса разобраться было сложно. Разве что влезть на вершину самого высокого бука. Мох на деревьях рос, как ему вздумается: не только с северной, но и с восточной, западной и даже южной сторон. Как будто деревьям наскучило стоять на одном месте и они крутились, переговариваясь с соседями.
В лесу всегда идёшь по краю чужого праздника. Ступаешь тише, боишься потеряться, осторожно останавливаешь задетую ветку, сам останавливаешься, заслышав птичий перестук. В лесу всегда превращаешься в самого младшего брата из сказки — и знаешь, что предстоит пройти через заколдованный лес, что назад дороги нет. Замечаешь детали, слушаешь, слышишь… и в какой-то момент лес отвечает тебе старинной весенней песней — в переложении для невидимого оркестра колокольчиков.
После сна о реальнейшем, который не был сном, Лирц почти перестал разговаривать. Он словно стал старше на несколько лет. На привале, если была не его очередь дежурить у костра, сразу ложился спать. И долго лежал с открытыми глазами. Тьер при любой возможности шептал «ненавижу!» Мастеру Реальнейшего, который и ему сохранил воспоминание о произошедшем в белой комнате. Унимо пожимал плечами и шёл искать ветки для костра. Он не мог позволить себе чувство вины — яд в реальнейшем. Поэтому старался дышать глубоко и внимательно смотреть по сторонам. В пути это никогда не было лишним.
О произошедшем они не говорили. Мёртвый Тьер всегда был с ними, и когда они смотрели друг на друга, то видели его. А о чём говорить с мертвецом? Вынести и похоронить его по обычаю уже не получилось: пропущен срок, пропущен день, и луна уже новая, ничего не помнит…
— Что тебе снилось, Лирц? — спросил Унимо, помешивая утренний чай в котелке.
— Мне снилось, как мы с родителями сидим за столом в нашем доме. И начинается шторм, и старый дом скрипит, и мы с отцом выходим вытащить нашу лодку подальше на берег. И среди выброшенных рыбьих скелетов и похожих на разваренный шпинат водорослей находим в песке настоящую бутылку с письмом. Я прыгаю от радости, с трудом выкручиваю пробку, достаю сложенный вчетверо лист бумаги и читаю…
Лирц взял протянутую Унимо чашку с чаем и замолчал.
— И что там было написано? — напомнил Тьер, грея руки у костра после умывания в ледяном ручье.
— Ничего, — спокойно ответил Лирц и впервые посмотрел Бессмертному в глаза. «Вот тебе, и твою белую комнату, и твоё желание, и твою историю. Помни. Запиши, выучи наизусть», — и Тьер отшатнулся, как будто это было реальнейшее.
Унимо сделал глоток чая из пустой чашки, чтобы спрятать улыбку и не слышать очередное «ненавижу».
Деревня, в которой жили Морео и Сола, стояла на границе Бесконечного леса. А их дом, как подсказал встреченный по дороге мальчишка, стоял на краю деревни. Большой деревянный дом, окружённый садом.
Унимо не смог бы точно сказать, для чего он решил отправиться к Морео и Соле. Ведь не предупредить о грозящей всем мастерам опасности — хотя, может, отчасти для этого. И не для того чтобы попросить о помощи, но даже если такая идея у него возникла бы, то исчезла бы тотчас же, едва он увидел этот дом. Кусочек стеклянной мозаики на серой стене. Украшение реального.
Сола уже стояла на крыльце и щурилась на закатное солнце, высматривая Мастера Реальнейшего.
— Здравствуй, Мастер Музыки, — улыбнулся Унимо.
— Здравствуй, Мастер Реальнейшего, — ответила Сола. — Мы с Морео ждали тебя. Проходите, прошу вас! — пригласила она, ободряюще улыбнувшись, Тьера и Лирца, которые не решались подняться на крыльцо.
Унимо познакомил Солу со своими спутниками, и несколько минут спустя они сидели за большим деревянным столом и пили чай с яблочно-зеленичным пирогом.
— Морео укладывает младшего, но скоро присоединится к нам, — сказала Сола, и тут в комнату с хохотом влетели мальчик и девочка, измазанные первой весенней травой. Увидев гостей, они смущённо остановились, но в их смущении всё равно было что-то неуловимо озорное.