— Следственно, это остров, остров бронзовых идолов и бородатых мегер, не так ли, старая змея? И как он называется? — воскликнул я.
— У него нет имени, — отвечала она.
— А у тебя?
— И у меня нет имени.
— В таком случае, отныне ты будешь прозываться Ведьмой из Башни. Давай же спустимся в подвал и отметим твое крещение!
Я положил руку ей на плечо и ощутил, как она дрожит от страха под моей ладонью. Я человек по натуре не жестокий и тотчас смягчился.
— Не бойся, — вскричал я, — покуда ты не чинишь зло и ведешь себя добропорядочно, тебе ничто не угрожает. Я не колдун и не маг, а всего-навсего простой моряк Сайлас Фордред, шкипер из Хайта.
Она состроила чрезвычайно неприязненную гримасу.
— Я люблю моряков. Они смелые и свободные, как океан, — сказала ведьма.
— О да, ты любишь их, точно сирены. Знаю я твою любовь — избавь меня от нее.
— Ты издеваешься надо мной, потому что я старая и иссохшая; где же твое великодушие, Сайлас Фордред, шкипер из Хайта? Нет в твоих словах ни чести, ни храбрости.
— Возвращайся к своим чарам и заклятиям, — и я взглянул на разбросанные по комнате фолианты. — Но погоди-ка, — продолжал я, — откуда берется то пятно лунного света, что я вижу по ночам на окне?
Вместо ответа ведьма нажала пружину на стене и — чтоб мне провалиться! — в стеклянном шаре, висевшем над нашими головами, зажглась бледная нить, светлая, как лунный луч.
— Да уж, странная у тебя лампа — не иначе, как еще одно из твоих колдовских ухищрений; смотри же, чтобы она никому не повредила.
— Это лишь невинное и очень простое изобретение, — запротестовала она.
— Так и быть, но запомни хорошенько, что я тебе сказал. А теперь прощай — и оставайся в своей башне; ибо, ежели я встречу тебя внизу, то нанижу тебя, как вальдшнепа, на один из твоих собственных мечей.
Она скривилась с исключительной злобой, и ее тонкие губы завернулись внутрь над беззубыми деснами, в то время как два клыка по углам рта уперлись в морщинистый подбородок.
— Пойдем, дружище Сатана, — сказал я, подталкивая ногой сонного кота, — пора уходить.
Мы вместе спустились по лестнице, и обитая медью дверь захлопнулась у нас над головами; затем мы направились вниз по склону холма к огибавшему лес ручью, где собирались в безделье провести долгие послеобеденные часы.
С удобством полеживая на траве, мы размышляли о событиях дня и о том, что они нам уготовили. Вчерашний волосатый человек более не появлялся близ нашего лагеря, и мы не видели других следов либо признаков обитания других человеческих существ, и потому ничто не мешало нашим размышлениям. В сумерках бледный свет вновь загорелся, как и прежде, в круглом башенном окне, и вскоре после заката мы заснули, немало устав от вина и волнительных переживаний того дня, и проснулись лишь поздним утром на следующий день.
После обычного завтрака, за каковым мы на сей раз пили умеренно, мы снова поднялись на башню и за неимением других дел, а также желая убить медленно тянувшееся время, вступили в беседу с ведьмой. Мы оставались в башне до тех пор, покуда не устали от бесплодных разговоров, после же вновь спустились, сожалея, что не предпочли общество друг друга.
Страдая от одиночества, мы через некоторое время забрели в заброшенный сад, столь напоминавший нас самих, ибо между предметами одушевленными и неодушевленными возникает удивительное сходство, когда они пребывают в одинаковом состоянии и настроении. Воистину так; и хотя мы молчали и не имели возможности подбодрить друг друга речью, я чувствовал, что многое в сем забытом саду обращалось ко мне с симпатией и словно бы тщилось утешить мое горестное сердце; и мне казалось, что неухоженные растения чувствовали то же, что и я и, будучи наделены речью, высказали бы мои мысли. Даже букашки и жуки, переползавшие с листка на листок, находились, как чудилось мне, в менее прискорбном положении, нежели тот заброшенный сад и я сам; и, покуда я таким образом размышлял и жалел себя, слезы скатывались из моих глаз на мех Сатаны, моего друга, и оставляли круглые пятна на его шубке, что из сухой делалась все более влажной и блестящей. Сидя там и думая о печальных вещах, я вспомнил о трех строениях с запертыми дверями и решил снова их посетить, желая хоть таким способом отвлечься от своих скорбных мыслей и не видя никакой опасности в исследовании этих нагромождений камней и известки.
Солнце стояло высоко в послеполуденном небе, ослепительно и ярко синем, и воздух был так чист, что каждый лист и цветок отчетливо выделялся среди соседей, словно высеченный из цветного камня.