Гортензия, подслушивавшая этот разговор, прижав ухо к дырочке, которую она лично велела просверлить в стене, услышала, как ее муж с ходу одобрил идею, и предположила, что это развеивало его сомнения относительно мужских качеств Мориса. Она сама в немалой степени поспособствовала этим сомнениям, то и дело вворачивая словечко «женственный» в разговоры о своем пасынке. Вальморену plaçage показался хорошим решением, принимая во внимание тот факт, что Морис никогда не выказывал склонности ни к борделям, ни к домашним рабыням. Думать о женитьбе Морису стоило еще лет через десять, не раньше, а тем временем ему ведь нужно как-то удовлетворять свои мужские потребности, как выражался Санчо. Цветная девушка — чистая, добродетельная и верная — обладала многими преимуществами. Санчо рассказал Вальморену об экономических условиях этой сделки, которые раньше оставлялись на усмотрение и добрую волю покровителя, но теперь, с тех пор как за дело взялась Виолетта Буазье, определялись в устном договоре, который хотя и не обладал юридической силой, но тем не менее был нерушим. Вальморен не стал оспаривать цену: Морис был этого достоин. Гортензия Гизо за стеной еле сдержала горестный возглас.
Бал сирен
Жан-Мартен, со слезами стыда на глазах, рассказал Исидору Мориссе о словах Вальморена, которые его мать не стала опровергать: она просто отказалась говорить на эту тему. Мориссе воспринял его рассказ с насмешливым хохотком («Какого дьявола об этом беспокоиться, сынок!»), но тут же растрогался и обнял юношу, чтобы тот мог облегчить себе душу на его широкой груди. Он не был сентиментален и сам удивился тем чувствам, которые вызывал в нем этот молодой человек: желание защитить его и даже поцеловать. Мягко отстранив от себя молодого человека, Мориссе взял свою шляпу и отправился пройтись по дамбе — померить ее своими длинными шагами, пока не прояснится в голове. Через два дня они уехали обратно во Францию. Жан-Мартен распрощался со своей маленькой семьей с обычной строгостью, которой придерживался на публике, но в последний момент он обнял Виолетту и шепнул ей, что будет писать.
Бал «Синей ленты» своим великолепием произвел ровно тот эффект, которого желала Виолетта и какого ожидали от него все остальные. Мужчины прибывали без опозданий, торжественно одетые, чинные, и под звуки оркестра распределялись группками под хрустальными люстрами, сверкавшими сотнями свечей. По залу среди гостей сновали слуги, предлагая легкие напитки и шампанское — и ни капли крепких ликеров. Столы для банкета были накрыты в соседнем зале, но накинуться на них раньше времени было бы признаком неотесанности. Виолетта Буазье, одетая весьма строго, встретила гостей приветливыми словами хозяйки. Вскоре появились и матери с дуэньями и расселись по креслам. Оркестр взревел фанфарами, поднялся театральный занавес в конце зала, и девушки начали свой медленный проход по подиуму, выстроившись друг за другом. Там было совсем немного темных мулаток, несколько sang-mêlé, которые вполне могли сойти за европеек, две-три из них даже с голубыми глазами, и целая гамма квартеронок самых разнообразных оттенков: все они — привлекательные, скромные, нежные, элегантные, притом воспитанные в католической вере. Некоторые были столь застенчивы, что не поднимали глаз от ковра на полу, но другие — те, что посмелее, — искоса бросали взгляды на кавалеров, выстроившихся вдоль стен. Только одна вышла несгибаемой, серьезной, с вызовом в глазах, смотревших почти враждебно. Это была Розетта. На девушках были пышные тюлевые платья светлых тонов, заказанные во Франции или изготовленные Аделью копии французских моделей, ни в чем не уступавшие оригиналам, простые прически позволяли любоваться прекрасными волосами юных фей, руки и шеи которых были обнажены, а лица казались нетронутыми макияжем. Только женщины могли оценить, скольких трудов и искусства требовал этот невинный вид.
Первых девочек встретило уважительное молчание, но через несколько минут оно взорвалось оглушительными аплодисментами. Те счастливчики, что побывали на балу, на следующий день рассказывали в кафе и тавернах, что никогда до тех пор не приходилось им видеть такую замечательную коллекцию сирен. Когда кандидатки на plaçage проплыли лебедками по гостиной, оркестр сменил фанфары на танцевальную музыку, и белые приступили к своим авансам с невиданным этикетом — ничего похожего на ту рискованную фамильярность и бесцеремонность, которую они демонстрировали по отношению к цветным девушкам на предыдущих балах. Здесь же они приглашали девушку на танец, обменявшись с ней сначала несколькими вежливыми фразами, чтобы прощупать почву. Можно было танцевать с любой девушкой, но молодые люди получили инструкцию, что после второго или третьего танца с одной и той же следует принимать решение. Дуэньи следили за этим зорким орлиным взглядом. И ни один из этих высокомерных молодых людей, привыкших делать все, что заблагорассудится, не посмел нарушить установленные правила. В первый раз в жизни они чего-то опасались.