В общем, полковник помешался на почве расовых различий, и ничто не могло его успокоить. Напротив, от борьбы он совсем осатанел, а при виде мятежников впадал в безудержную ярость.
Ему особенно не повезло в тот день, когда повстанцы одержали победу над испанскими войсками: болела не только душа, но и тело — ведь он свалился с лошади и чуть не поломал все кости.
Помните того офицера, который гарцевал на великолепном белом коне перед строем солдат? Казалось, он бросал вызов всей армии Масео. Этим офицером, взятым на мушку провансальским матросом, и был вспыльчивый полковник.
Благодаря вмешательству Карлоса Вальенте, он пока оставался целым и невредимым, и спесивый испанец считал себя неуязвимым: выходил без единой царапины из самых страшных переделок, из самых дерзких вылазок и стал легендарным героем. Он даже не подозревал, что спасала его глубокая искренняя любовь мятежного Карлоса к его дочери. Потому плантатор и стал утверждать, что восставшие просто не осмеливаются на него напасть.
И вдруг все изменилось. Его контузило, он упал с лошади. Вне себя от злости, он тут же отдал приказ, дурацкой жестокостью не делавший чести офицеру Дон Маноэль предложил тысячу пиастров[78] тому, кто доставит к нему, живыми или мертвыми, Карлоса Вальенте, его сестру Долорес, француженку по имени Фрикет и ее слугу-матроса. Для доказательства достаточно было предъявить их головы.
Этот леденящий приказ заканчивался следующей фразой: «Тот, кто сможет удостоверить, что лично убил бунтовщика Антонио Масео, будет удостоен чести жениться на моей единственной дочери донье Кармен Агилар-и-Вега».
В лагере Масео этот «юридический акт» Мариус истолковал так, что все попадали от смеха.
Между тем испанцы явно готовились к крупному наступлению, быстро передислоцировались. Все жаждали победы. Поэтому намерение полковника волонтеров обретало реальные черты.
Верные люди сообщали Масео обо всех маневрах и всех интересующих его событиях в стане противника. Сразу же, как только появился приказ дона Маноэля Агилара, Масео получил текст. Тут же, ознакомив с ним заинтересованных лиц, он без всяких комментариев холодно заметил:
— Вот как с нами воюют!
Карлос и Долорес в ответ лишь пожали плечами, а Фрикет с презрением сказала:
— Тысячу пиастров! Мы дороже стоим!
Провансалец же громко расхохотался.
— Ну подожди, господин испанец! У меня голова крепко привинчена. Посмотрим, найдется ли такой охотник, который сумеет меня убить как простую камневертку…
Чувствуя, что здесь скрывается какая-то смешная история, Фрикет, придя в хорошее настроение, спросила:
— Qu’ès aco, камневертка?
— Это дикая птица в Провансе, — вполне серьезно ответил Мариус.
— А я думала, там водятся только фаронские зайцы… Ну те, которые выкрашены в зеленый цвет…
Этот обмен столь странными репликами вызвал улыбку у брата с сестрой. Даже Масео, на миг забыв о делах, как-то просветлел.
— Мадемуазель, — продолжал Мариус, — вы же прекрасно знаете: у нас диких птиц столько, что они солнце закрывают…
— Да, правда… Но все же, что это за камневертка?
— о, это очень подозрительная птица. Чтобы заморочить голову охотнику, она прибегает ко множеству уловок… При виде человека с ружьем камневертка начинает крутиться, вертеться вокруг скалы. Охотнику никак не удается прицелиться. И камневертка ускользает у него из-под носа… Она как грушеподобка…
— А это еще что такое?
— Хитрющая птица. Она хватается лапками за сучок и будто мертвая висит неподвижно, ну прямо как груша… Охотник и не обращает на нее внимания…
— А если птица висит на лубе, сосне или оливковом дереве, ну в общем на дереве, где не может быть груш?
— Когда по соседству нет грушевых деревьев, она становится мушкоширмой…
— Чем-чем?
— Ну… Она начинает летать близко-близко от тебя, крича: фьюит! фьюит! А потом садится на ствол двухразки и закрывает мушку, так что охотник ничего не видит, кроме вспышки выстрела из собственного ружья.
— Да и вспышки он не видит — он же не может выстрелить…
— Вы шутите, мадемуазель. Так вот, наши старики помнят еще более удивительную птицу.
— Не может быть!
— Чистая правда, мадемуазель. Тогда еще пользовались кремневыми ружьями… У них был замок, он ударял по стальной пластинке, а та прикрывала углубление, куда клали немного пороха… Такое углубление называли полкой. Понятно, мадемуазель?
— Не очень.
— Ну в общем, когда курок спускали, кремень, ударяясь о пластинку, высекал искру; от нее загорался порох на полке, а потом и патрон.