— Скоро будет готов, — сказала она с улыбкой.
Остальная еда была приготовлена в жестянках. При этом мне вспомнился философ Диоген, который жил в бочке и проповедовал отказ от всякой собственности. Рассказывают, что ученый муж оставил себе лишь бочку да чашу, из которой пил. Но однажды он увидел, как мальчик пьет воду прямо из фонтана — горстями. Пристыженный мудрец вернулся домой и разбил чашу.
Через некоторое время Офелия поднялась, раскидала угли и, сияя от гордости, извлекла отлично подрумянившийся хлеб, Колман поинтересовался, откуда она знает, что хлеб готов.
— Судя по времени, сэр, — ответила Офелия и, улыбаясь до ушей, вручила нам хлеб.
К его поверхности не пристало ни одной песчинки, лишь зола, слегка припорошившая его бока, свидетельствовала о том, что он был испечен на углях. Мы рассыпались в комплиментах, и от удовольствия она чуть не свалилась в воду. Хлеб показался нам немного пресным, но банка повидла, которую Колман выудил из песка, поправила дело. Внутри хлеб был белый и мягкий, как из булочной.
Следующее доказательство того, что островитяне неплохо приспособлены к местным условиям, мы получили после ужина. Мы расставили две раскладные кровати, которые Колману удалось спасти, и, застелив их одеялами, собрались лечь спать. К этому времени Офелия с Томасом уже храпели, растянувшись на земле, а верзила Дэвид шумно им аккомпанировал. Покрывались они на манер страусов — намотав все свои тряпки только на голову. Остальные негры расположились таким же образом — прямо на голом песке.
Мы с Колманом очень устали и первое время мужественно пытались заснуть. Но москиты и мухи были против этого. Они полчищами налетали из мангровой рощи и с низин, жужжали нам в уши и забирались под одеяла. Мы попробовали накрыться с головой, как местные жители, но так было слишком жарко. Мы взглянули на фигуры, распростертые на песке: им было все равно. Москиты и мухи тревожили их не больше, чем марсиане. Наконец мы не выдержали.
— Давай уйдем отсюда! — воскликнул Колман и вскочил на ноги.
Вытащив в темноте кровати на кручу, недалеко от места кораблекрушения, мы обрели покой — холодный ветер, дувший с океана, отгонял от нас буйные орды насекомых.
Рано утром Офелия разбудила нас и сказала, что завтрак готов. Она была свежа, как маргаритка. Мы спросили, не мешают ли ей москиты.
— Москиты? — ответила она, улыбаясь. — Сейчас они не сердитые. Вот подождите, когда пойдут дожди…
Несколько дней спустя все наше имущество было сложено в одном месте на берегу лагуны Кристоф. Его оказалось довольно много. Громадная куча сверкающих консервных банок на некоторое время гарантировала нам пропитание, хотя многие из них уже пропали, взорвавшись на солнце. Временами одиночные взрывы сменялись целой канонадой. Стрельба прекратилась лишь после того, как мы прикрыли банки пальмовыми листьями. Наши драгоценные книги, подмоченные, хрустящие от песка, грудами валялись на берегу. А рядом, накрытые парусиной, лежали спасенные инструменты и приборы. На рифе покоились останки «Василиска». Мы сняли с него паруса, бегучий такелаж и вообще все, что можно было снять. Прибой уже сильно потрепал судно и проделал в борту большую дыру. Удивительно, как далеко разбросали волны обломки. Лоскуты бумаги, куски дерева, разные жестянки были раскиданы по всему берегу, миль на десять в обе стороны от места крушения. Мы собрали все более или менее ценное и тоже сложили у лагуны Кристоф. Потом погрузили весь скарб в ветхие лодки островитян — консервы на дно, более хрупкие вещи сверху. Судовые документы и секстан я тщательно завернул в парусину и спрятал на полку под один из бимсов. К концу погрузки планширы лодок возвышались над водой всего на несколько дюймов, и нас взяло сомнение, доплывем ли мы хотя бы до «фермы».
Мы тронулись в путь на следующее утро, вскоре после восхода солнца. Перед самым отплытием мы с Колманом в последний раз поднялись на обрыв, чтобы бросить прощальный взгляд на обломки «Василиска». Тяжело было расставаться с нашим маленьким суденышком, хотя мы и пережили на его борту немало тяжелых минут. На нем мы пробивались сквозь угрюмый ноябрьский туман и боролись со штормом; теперь же он лежал на рифе разбитый и брошенный, и нам стало жаль покидать его. Но делать было нечего, — в конце концов мы тихо повернулись и пошли к лагуне. Негры поняли наше состояние и встретили нас у лодок сочувственным молчанием.