По этим я открыл огонь на двухстах метров. Пристегнутый к винтарю магазин был снаряжен бронебойно-трассирующими, но менять его смысла не было. Разница в кучности при ведении огня по толпе не имела никакого значения.
Выстрел! Белая вспышка в прицеле. Выстрел! Вспышка. Выстрел! Вспышка. Выстрел! Вспышка. Выстрел! Вспышка. Щелчок, магазин пуст. «Клац» от пристегнутого полного магазина, лязг затворной рамы, приклад у плеча. Выстрел, выстрел, выстрел, выстрел… Тридцать девять патронов вылетели как один, оставив в памяти только толчки приклада в плечо, дергающийся монохром картинки и увеличивающееся при каждом выстреле пятно наваленных на снегу тел. То, что дело худо и самым умным действием будет очень быстро бежать, до ворогов дошло только к середине-концу третьего магазина. Будь у меня снаряженными патронов сто-сто двадцать, я бы, наверное, положил всех. Ну, или почти всех. С моей позиции до частокола лагеря противника было как-никак, примерно пятьсот пятьдесят метров — кто-то должен был успеть до укрытия добежать.
— Кхе, кхе! — вежливо прокашлялся за спиной Ривелин Хугге, исполняющий обязанности начальника стражи замка. — Я тут пару повозок под добычу заложил, Ваша Милость. Дозволите ворота открыть?
— Повозки надеюсь боевые? — для порядка уточнил я.
— Они самые, фер! Восемеро наших при них, с четверкой Коранна все двенадцать.
— Ты сам, надеюсь, никуда не собрался?
— Нельзя мне, — вздохнул лучник. — Хёука главным занарядил.
— Выпускай. Только пусть поторапливаются. И пленных притащат, я тут немного погорячился.
— Все сделают, как сказали, Ваша Милость!
Вопреки моему хозяйскому пожеланию кнехты не торопились. Неудачников искали и обирали в свете переносных фонарей с толком и расстановкой, никого стараясь не пропустить. То, что их мародерская деятельность из вражеского лагеря наблюдалась, мужиков, похоже, только подбадривало.
— Ну и обнаглели же твои кнехты! — хмыкнул на это Сидоров.
— «На все вопросы ваши, простой дадим ответ. У нас «максимов» много, у вас «максимов» нет!» — ответил я неторопливо доснаряжая последний, четвертый магазин. — Вояки опытные, понимают, что супостат теперь до рассвета из лагеря и носа не высунет.
— А если высунет?
— Ему же хуже, — пожал я плечами в темноте. — Как всегда. Бойцы за повозками засядут, а патронов у меня много.
— Мда… — вздохнул шпик и сменил тему. — Личный вопрос. Не устал еще… убивать? Кровь ведь рекой льешь, как какой-то посланец, блядь, смерти!
«Как ты угадал, Шерлок!» — подумал я.
— И кто меня совсем недавно уговаривал всех кончать, никого не оставлять?
— Не уходи с темы, пожалуйста! — мягко попросил Василий Иванович.
Ну что ты на это скажешь! Как отказать в такой просьбе?
— Помнишь? «Взялся плясать с дьяволом, пляши до конца песенки?» Я всех этих славных парней к себе не звал. Сидели бы дома, были бы живы. Пиратством промышлять не планирую, караваны на трактах потрошить тоже. Да и вообще, не хочется в грязь лезть. Не я в этом мире войну всех против всех выдумал. Я всего лишь стараюсь забраться повыше. Воздух чище, люди образованнее, с некоторыми даже о морали можно будет поговорить. Самому, наконец, убивать уже не нужно становится.
— Исполнители для этого есть, да?
— А у нас все не так? — спросил я. — Ты в Чечню последние годы туристом не заезжал?
— Я тебя понял. Но теперь что будешь делать?
— Заказывал бойню? Ее и получишь. Если они конечно до следующей ночи с моей земли ноги не унесут. Не нравятся мне эти необщительные морские десантники.
Ночной бой дал нам пятерых пленных. Так-то раненых было больше, но мои отморозки решили вопрос медицинской помощи радикально. Вдобавок к этому все найденные в ходе мародерки тела были обезглавлены, а их головы сложены в пирамиду — «для страху». Кнехты были преисполнены веры в мою личность и откровенно ловили кураж. Препятствовать пока что было не нужно, люди сами привязывали себя ко мне. Причем самыми надежными вязками из возможных — кровью и страхом окружающих.
Раненый в живот глава первой группы ожидаемо оказался из благородных. Фер Алвин ан Крауннахт — бородатый мужчина лет тридцати носил симпатичное льняное сюрко со сложным гербом поверх теплой одежды и пластинчатого панциря, довольно обоснованно считал себя покойником и, несмотря на давящую атмосферу пыточной вел себя смело. Насколько хватало воли и сил.
— В сторону, — махнул рукой я. — Успеем еще на ремни его распустить.
Поток ругательств не иссяк, но напор сбавил.
Оставшаяся четверка творимые с телами товарищей нехорошие вещи имела неудовольствие наблюдать, так что вела себя более конструктивно.