— Вигонь. А ты откуда знаешь такие подробности?
— Когда приезжали рабочие, из Днепростроя, папа рассказывал им, что ламов бывает три сорта: вигонь, потом какой-то на «однако» похоже…
— Гуанако?
— Ага! Это самый большой. А еще — у которого самая лучшая шерсть.
— Альпака.
— Верно! Как ты знаешь про все это?
Ребята с таким восхищением смотрели мне в рот, что я тут же рассказала им про дедушкин пиджачок.
— Вот видите, каким серьезным делом занимаются ваши отцы. Они изучают, как лучше разводить нам эти замечательные пиджачки, платьица и пальто. Они непременно хотят добиться, чтобы у Пеструшки, Гордячки и Шоколадки рождались маленькие пидж… то есть ламенки. Вы бы должны помогать им, а вы мешаете. Хорошо будет, если после вашего катанья Гордячка заболеет и сдохнет?
— Ой, неужели это может случиться? Тогда я… Я тогда… Не хочу-у-у!
— Мы не бу-у-дем!
Вышел доктор и объявил:
— Придется мальчика оставить в больнице. Ему наложили повязки, и все как будто хорошо, но у него сделался жар. Сообщите, пожалуйста, его родителям.
— Вот вам и еще одно удовольствие, — сказала я, когда мы вышли на улицу. — Реветь тут нечего. Надо просто понять и как следует запомнить.
Ребята плелись за мной, как пришибленные. Мы зашли на дом к Индейцу, а потом направились в лабораторию, к Павлу Федотычу. Я велела ребятам дожидаться меня крыльца и ушла, унося на себе их робкие молящие взгляды.
— Павел Федотыч, — сказала я, — ребят больше ругать незачем.
— То есть как это незачем? Не только ребятам, но и отцам их пропишу. А уж Варьке своей такого перцу задам, что она у меня будет помнить. Безобразие! Дорогие животные, день и ночь не знаешь покоя с ними, а тут…
— Павел Федотыч, ребята все это уже слышали. Они проревели в больнице ровно сорок четыре минуты. Они больше и сами не будут и другим не позволят.
— Все равно, — насупившись, ответил Павел Федотыч. — Я свои обязанности тоже знаю, Ольга Васильевна.
— Кроме того, — начала я сердиться, — опыт сегодняшнего дня позволил ребятам сделать одно меткое сравнение: они находят, что вы злее Пахома.
Тут я услышала такой взрыв смеха, что даже привскочила на стуле.
— А, ну их к свиньям! Пускай убираются, куда хотят. Только пусть на глаза мне не попадаются.
V
Все-таки весь этот день Павел Федотыч был необыкновенно мрачен и зол. Работники поселка старались не встречаться с ним, а если встречались, то уходили от него красные и обиженные.
Мы удивлялись: неужели это ребячья шалость так расстроила его? Ведь в конце концов ничего ужасного не случилось.
Только вечером я узнала, в чем дело. Оказывается, Гордячка уже двенадцатый месяц носила маленького. Правда, ламы так устроены, что у них незаметно это, но маленький ламенок уже скоро должен был родиться.
Вечером я зашла к Наталье Александровне за книгой, а она говорит:
— Павло совсем голову потерял. Эти мерзкие ребята покатались сегодня на Гордячке, и вот у нее маленький рождается. Только, кажется, он рождается раньше, чем нужно. Подумайте, какое будет горе, если ламенок родится мертвым или уродцем.
Жалобный плач послышался за перилами кроватки.
— Молчи! — сурово сказала Наталья Александровна и пошла искать для меня книгу.
Ламенок вышел им навстречу.
— Ничего, девчура, не огорчайся, — успела шепнуть я Варе. Может быть, мы завтра вместе пойдем на него любоваться.
— Маленький пиджачок… — сквозь слезы вспомнила Варюшка, и мы с ней расцеловались.
VI
Наутро Павел Федотыч позволил нам с Варей пойти вместе с ним. Едва мы подошли к двери степного загона, оттуда выглянул какой-то веселый субъект.
Светлокаштановые крупные локоны завились у него по всему тельцу. Мордочка была голенькая, глазки уже сейчас, с первого дня, заносчивые, как у Пахома, а губы морщились в лукавую усмешку.
Он вышел нам навстречу, принюхался и стал тереться боком о стенку сарая. Ничего у него и не чесалось, а просто он видел, до чего мы все любуемся им, и форсил.
— Ой, какие ноги комичные! — восхищалась им Варя. — До самой щиколотки как будто широкие брючки. Знаешь, как у кого? Как у Чарли Чаплина в кино.
Мы все засмеялись, и ламенок хохотнул за компанию с нами. Так его тут же и назвали Чарли Чаплиным.
А настоящий Чарли, тот, который артист и живет в Америке, наверно, и не знает, какой славный однофамилец есть у него на Украине.