Но все жеребята и зебрята с первых дней жизни научились отличать старую Минну. С ней они не решались заигрывать и нахалить. И даже если случалось расшалившемуся жеребенку налететь на нее невзначай, он сразу виновато останавливался, сконфуженно лязгал зубами и моментально терял всю веселость.
Минна командовала всем табуном лошадей и зебр. Она была строгая и умная. Ей было тридцать два года, — очень старые годы для зебры. В табуне все, от мала до велика, слушались Минну беспрекословно и полагались на нее во всем, потому что никто лучше нее не знал нрава лошадей.
Зебрята с первых дней научились отличать старую Минну.
Люди тоже любили и уважали старуху. Минна во многом помогала конюхам. Когда осенью надо было завести кобылиц во дворики или когда лошадей забирали на малеинизацию (это прививка от страшной болезни — сапа), тогда люди только старались показать Минне сахар.
И старая сластена отправлялась за сахаром во дворики, в стойла, куда угодно, хоть к самому директору в кабинет. А за ней шло и все дикое стадо. Оно ничего не знало про сахар. Многие лошади никогда даже не нюхали его. Но они знали одно: раз Минна идет, значит надо итти за нею.
Впрочем, не всегда Минна водила табун так разумно и правильно. Иной раз она затевала такие походы, за которые её потом обзывали старой ведьмой и хулиганкой.
II
Рано утром по шляхту тянулся колхозный обоз. Набитые доверху мажары тихо поскрипывали, волы мотали головами, сонные колхозники изредка лениво понукали их: «Цоб, цо-об!» Свежие арбузы, дыни, помидоры вкусно поблескивали на солнце.
Дикий табун пасся в степи. Вдруг чуткая Минна подвила голову и поставила уши стрелкой. Она внимательно прислушалась, потянула широкими ноздрями воздух и залаяла. Зебры не умеют ржать по-лошадиному, и у них вместо ржания получается оглушительный лай, похожий на крик ишаков.
Весь табун также поднял головы и навострил уши. Прокричав тревогу, Минна бросилась крупной рысью по направлению к дороге. Ну, ясно — табунок помчался за ней, взметнув целое облако пыли.
На задней мажаре сидела бойкая языкастая старуха. Она от самого дома, не переставая, ругала своего старика за то, что он не взял четверть для керосина. Старик уныло шагал рядом. Он давно уже собирался сказать ей: «Да что же ты сама думала? Аль у тебя не такая голова?» — и все никак не мог решиться.
Увидав пыль над степью, старуха затараторила еще громче:
— Во-от, видал? Видал, какой буран подымается? А там дождь хлынет, дорогу испортит. Вот и будем целый месяц без керосину сидеть. У, старый ты дурень, больше никто!
Вдруг она вытаращила глаза и подалась на другой бок мажары.
— О-ой, батюшки, страсть какая! Гляди-ка, старый тигры полосатые.
— А ты их видала когда-нибудь, тигров? — спокойно спросил старик. Он привык ко всяким выдумкам старухи и не очень-то верил им.
— Да ты погляди хоть, ду-урень! — заголосила отару
— Думаешь, смеются тебе? Тьфу, тьфу, пакость какая! Ой, к нам бегут, прямо к нам! Что теперь делать?
Старуха скатилась с мажары прямо под ноги к старику
— Ну, сбесилась, старая, как есть сбесилась!
Старик все еще не верил, но на всякий случай, чтобы не было потом крика, глянул. Глянул и остолбенел: табунок диких взъерошенных лошадей вылетел на дорогу и отрезал его мажару от остального обоза. Они в самом деле были полосатые и страшные. Волы остановились. Передние лошади тоже стали.
— От тебе на! — только и смог выговорить старик.
Старуха лежала на земле, тряслась от страха и плевалась: — Тьфу, тьфу, тьфу!
Две дикие лошади взвились на дыбы и так прошлись возле мажары. Одна полосатая оглушительно залаяла, закричала. Тут уж и старик не на шутку струсил. Он стоял, опустив руки, и шептал про себя: «Хай будет, что будет. Абы самих не тронули».
Полосатая лошадь (это была, конечно, Минна) подошла и понюхала арбузы. К ней присоединились еще три. Старуха, как только увидела это, моментально забыла про свой страх. Она вскочила на ноги, взяла в руки подол и яростно замахала им:
— Кыш, кыш, озорницы! Ишь, моду каку взяли: арбузы лопать. Кыш!
Три лошадки отбежали, но Минна даже не обернулась на эти крики. На глазах у старухи опа согнула свою могучую шею, уперлась лбом в край мажары и так качнула ее, что мажара чуть-чуть не опрокинулась совсем. Штук десять белых крупных арбузов кокнулись об укатанную дорогу и разбились.
— Караул! — завопила старуха. — Уби-или!