V
Софья Ивановна, увидев пострадавшую нутрию, страшно рассердилась. У нее даже слезы выступили на глазах.
— Безобразие какое! Нельзя же так. Бедная зверюшка I Пойдем, Матвейка, сейчас же к Павлу Федотычу и попросим его. Может быть, он разрешит взять их в тепло.
Она завертгула нутрию в шаль и бегом пустилась в либо раторию. Еще с порога она закричала звонким возмущенным голосом:
— Павел Федотыч! Вы простите меня, но так… нельзя так. Это… это…
— Ш-ш-ш! Тише, не волнуйтесь, Софья Ивановна. В чем дело?
— Вот, посмотрите.
Она развернула шаль и показала распухшие ноги и хвост нутрии.
— Да, — сказал Павел Федотыч, — придется ее взять в помещение.
— Нет, не только ее, надо и остальных трех выловить! Надо прекратить этот экзамен, надо…
— Н-нет, не надо, Софья Ивановна! — Лицо у Павла Федотыча сделалось жесткое и чужое. — Мы собираемся развести этих животных тысячами. Поэтому мы должны точно узнать, где и как они могут жить. Разве лучше будет, если вместо этих трех у нас погибнут тысячи? Я не меньше вас люблю животных, но что же сделаешь?..
Три нутрии остались пока на воле. Одну из них скоро также пришлось взять в помещение. Как-то Матвейка заметил, что худая, голодная нутрия подошла к затянутой тонким льдом полынье, пробила ее и нырнула в воду. Хлопец подождал минут пятнадцать, а потом пошел разыскивать ее. Сквозь тонкую крышку льда он скоро увидел усатую морду. Глаза у нее были страшно выпучены. Она отчаянно избилась об лёд и вот-вот должна была задохнуться.
В двух шагах от нее была дыра, которую она сама же пробила. Но нутрия не могла отыскать ее. Также не могла она понять, почему это вода, в которой она родилась и выросла, вдруг начала бить ее по морде и не пускала выбраться на воздух.
Матвейка разломал лед ломом и выудил глупого зверя. Сильно истощенного и подмороженного, его взяли в помещение. А в дневнике Софья Ивановна записала:
«Совершенно незнаком со льдом. Без помощи человека должен был задохнуться, так как не мог отыскать полыньи, в которую нырнул».
Третьего зверя нашли через несколько дней под снегом. Он был уже мертвый. Когда разрезали его желудок, он оказался совершенно пустым. Павел Федотыч, как только узнал об этом, взял красный карандаш и записал в дневнике:
«В тех местностях, где земля надолго покрывается снегом, а деревья и травы прекращают свой рост, нутрия без помощи человека прожить не сможет. Она неминуемо погибнет от голода».
Он велел сейчас же разыскать последнего зверя и посадить его в домик. Матвейка с Софьей Ивановной обрадовались и побежали искать. Но четвертого зверя нигде не было. Они облазили весь парк, все пруды и камыши, но так и не нашли ого.
— Жаль, — сказал Павел Федотыч, — может быть, как раз этот бродяга как-нибудь и приспособился.
Мать Лены в эту зиму работала на птичнике. Каждое утро, перед школой, и вечером, когда начинало темнеть, Лена бегала на большой пруд помогать ей кормить лебедей, уток, гусей, казарок и других птиц. Птицы так привыкли к ней, что, когда она шла по парку, из кустов к ней выбегали яркие длиннохвостые фазаны. Журавли расхаживали за ней по пятам, а павлин что-то громко кричал ей и распускал свой хвост, как будто Лена была его павой.
Хвост у него отвалился, пальцы на лапах распухли.
Однажды Лена принесла павлину корм и удивилась: павлин ни за что не хотел слезать с своего насеста. Он отчаянно кричал и, свесив голову вниз, испуганно таращил глаза на свою кормушку. Лена заглянула в кормушку и сама перепугалась больше павлина. Там сидела огромная, больше кота, пушистая крыса. Она подбирала руками корочки хлеба и аппетитно ими закусывала.
Лена бросила корм и с перепугу понеслась не к матери, а прямо к Августу Иванычу. На одной из дорожек парка опа встретилась с Матвейкой, который все еще разыскивал исчезнувшего последнего коипу.
— Ты куда, Ленка?
— К Августу! — на бегу крикнула. — У нас там зверь какой-то. В кормушку залез.
— Постой! Какой зверь? А ну, пойдем, поглядим.
— Да некогда! Я сначала скажу Августу. Он страшный. Может, он павлина съест.
— Погоди ты! Может, это наш нутрий. У нас пропал один. Пойдем. Я погляжу.
Лена с неохотой согласилась. Матвейка поглядел — в самом деле, пропавший бродяга. Он страшно исхудал. Хвост у него совсем отвалился, пальцы на лапах распухли, и коготки из них повыпали. Когда его показали Павлу Федотычу, он сказал:
— Ага, один, все-таки приспособился. Хоть не так, как нам бы хотелось, но все-таки приспособился. Понял, что без человека ему каюк, и присоседился к птичне. Ну что же, если он будет воровать из птичьих кормушек и ночевать под крышей, то, пожалуй, он и дотянет до весны. Теперь уж недолго осталось. Оставьте его на воле.