Тусклые спицы дрожали в руках Терезы. Ильмар сидел бледный, ни словом не перебивая мать.
— И Оскара больше не видела, — прошептала Тереза. — Расстреляли его немцы за то, что с партизанами дело имел.
— Их предали, мама! Это капитан Карм рассказал Курту, что отец ушел спасать русского летчика.
— Что ты, сынок! — испугалась Тереза. — Капитан Карм честный человек, он уважал Вольдемара.
— Все равно, он предал. Я теперь все знаю, — упрямо сказал Ильмар.
Ничего не понимающая Тереза с грустью заглянула в глаза сына.
— Карм честный человек, — повторила она. — Что ты можешь знать, глупый! Вольдемар к нему в гости ходил. Никого старый видеть не хотел, только твоего отца к себе звал… После той ночи Карм пропал куда-то, — задумчиво добавила Тереза. — Что уж там вышло, не знаю, только выкинул он вещи Курта за дверь, заколотил дом и ушел. Вернулся после войны…
Ильмар не спускал глаз с горящих поленьев. Воображение мальчика рисовало ему там, среди огненных волн, маленькую лодку отца, который, не испугавшись шторма, переправил через пролив незнакомого русского летчика. А здесь, на берегу, неистово мечутся немцы с собаками. Среди них, трусливо вытягивая узкую голову, пляшет страшная черная птица с окровавленными крыльями. Это Карм! Он показывает Курту на возвращающуюся лодку отца. С треском взметнулся сноп искр… Нет, это не искры — тысячи раскаленных пуль обрушились со всех сторон на отважного рыбака. В страхе бьется на берегу черно-красная птица.
«Бросьте лодку с рыбаком в море! — кричит она. — Пусть никто не узнает, как он погиб!»
И снова бушует перед глазами мальчика неистовый огненный шторм…
Ильмар захлопнул печную дверцу.
— Мама! — тихо проговорил Ильмар, подходя к Терезе и обнимая ее. — Когда я вырасту, я буду работать день и ночь. Я буду таким же, как папа. Я накоплю много денег и поставлю на папиной могиле красивый памятник, вот увидишь…
Руки матери, державшие сына, дрогнули и обмякли, она прижала его и горько заплакала.
— Не надо, мама, — чужим, взрослым голосом проговорил Ильмар. В эту минуту он почувствовал, что стал уже большим и что теперь надо беречь мать — она ведь так много выстрадала. — Не надо, мамочка, — ласково повторил он и робко провел рукой по мягким волосам, тронутым сединой.
Это легкое прикосновение вдруг с поразительной ясностью убедило его, что он действительно стал взрослым и что на нем теперь лежит ответственность за мать, за дом, за их будущее.
— Я никогда не дам тебя в обиду, — тихо сказал он, — мы будем хорошо жить, вот увидишь… Папа был бы доволен мною…
В сенях послышались шаги. Дверь в горницу отворилась, и голос Марет спросил:
— Эй! Есть кто дома?
Через минуту Тереза усаживала гостью поближе к огню.
— Ну и погодка, вдовушка! — громко говорила Марет, — Насилу дотащилась. А что же это пеэтреский хозяин не в школе?
— Каникулы у них теперь, — грустно улыбнулась Тереза.
Со двора донесся вой собаки.
— Воет! — недовольно пробормотала Марет. Повернувшись к Ильмару, она с грубоватым простодушием сказала: — Иди-ка посмотри, парень, что это с твоей псиной нынче. Выть начала. Никак, беду кличет. А нам тут с матерью поговорить нужно…
Ильмар молча вышел. В сенях он услышал торопливое гудение гостьи и удивленное восклицание матери:
— Пастор Виллем! Зачем же он приходил к капитану Карму?
Понизив голос, женщины заговорили о капитане Карме.
В Тормикюла побаивались этого угрюмого человека, прозванного поморянами Черным капитаном. Рассказывали, что комнаты его особняка украшены всевозможными диковинными вещами, собранными во время его бесчисленных путешествий по всему свету. Свое прозвище Карм, вероятно, получил за большую черную бороду. Все лицо его, начиная от самых глаз, было по, крыто густой тетиной черных жестких волос. Когда-то имя Карма гремело на всю Балтику. Слава о подвигах отважного эстонского капитана, не боявшегося водить свое судно в море в любой, самый свирепый шторм, стала легендарной. Говорили даже, что он продал свою душу черту и только благодаря этому стал из простого матроса удачливым капитаном и несметно богатым человеком.
Потеряв в годы войны свою семью, старый Карм заживо похоронил себя в мрачном тормикюласком особняке и с тех пор почти никогда не показывался людям на глаза.
Пурга не утихала.
Пойта, привязанная длинной цепью, сидела на снегу у своей конуры и, задрав морду, монотонно выла. Увидев хозяина, она вяло вильнула хвостом и без особой радости поднялась.