Для разъяснения, однако, необходимо вернуться к славной и несчастной экспедиции тысяча семьсот тридцать второго года. Само по себе плавание подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Михаила Гвоздева на боте „Святой Гавриил“ — явление замечательное. Мореплаватели имели предписание „идти к Анадырскому устью и от Анадырского Носа к так называемой Большой земле, где проведать, сколько островов, какие на них люди, и вновь приискивать и ясак брать, с коих сбору не бывало“.
Экспедицией должен был командовать некто штурман Генс. Но он к моменту начала экспедиции ослеп. Федоров тоже лежал больной цингой, страдая от ран на ногах. По приказу Генса Федорова насильно перенесли на бот и двадцать третьего июля тысяча семьсот тридцать второго года „Гавриил“ вышел из Большерецка. Обойдя мыс Лопатку, бот третьего августа пришел к Анадырскому Носу, от которого двинулся далее, и пятого августа был уже у Чукотского Носа (т. е. у мыса Дежнева).
И вот наконец двадцать первого августа, как пишет Гвоздев:
„…подняли якорь, паруса распустили, и пошли к Большой земле, и пришли к оной земле, и стали на якорь, и против того на земле жилищ никаких не значилось. И подштурман Иван Федоров приказал поднять якорь, и пошли подле земли к южному концу и от южного конца к западной стороне видели юрты жилые“.
Так совершилось открытие северо-западной оконечности Америки.
„Гавриил“ шел подле земли, потом возвратился назад на север. Как сообщал потом один из участников экспедиции, берег слагался из желтого песка, а за ним были видны лес лиственничный, ельник и тополь…
Это был, скорее всего, мыс принца Уэльского.
Совершив свое удивительное плавание, „Гавриил“ вернулся на Камчатку. Но вскоре после этого слабый здоровьем Федоров в феврале тысяча семьсот тридцать третьего умер. Михайло Гвоздев отослал свой „Морской диурнал или лагбук“ в Охотское правление. Карт к журналу он почему-то не приложил и до сорок первого года скромно молчал о своих путешествиях, и только участники экспедиции Беринга, разыскав его, получили документы плавания, в том числе список лагбука Федорова. Свои объяснения Гвоздев писал дважды в виде „рапортов“, которые требовались: в тысяча семьсот сорок первом году Берингу, в сорок третьем году — Шпанбергу, то есть начальникам Сибирско-тихоокеанской экспедиции.
Документы, переданные им Шпанбергу, считались утраченными. Но, разбирая в частном собрании личные записи одного из участников экспедиции, я обнаружил листки „Экстракта, выбранного из лагбуха руки подштурмана флота Ивана Федорова капитану Мартыну Шпанбергу для собственной его памяти“, а среди них запись, сделанную иным почерком и на отличной по цвету бумаге. Запись эта не могла не привлечь моего внимания. Вот она:
„…августа 22 числа вдругорядь приезжал в кухте иноземный чукча и оной же чукча сказывал через толмача, что на Большой острову не раз русские люди за морским зверем ходили, а родники его чукчины ушли с теми людьми из Нова города на реку Хеуверен, где жительство русские люди имеют издавна от Ерасима“.
Толмач — это переводчик, кухта — байдара, река Хеуверен — Юкон.
Что это за листок? Как он попал в „Экстракт“? Может ли считаться его частью? Этим вопросам посвятил я несколько лет, о чем расскажу ниже. Соединяя его со свидетельствами Германа и рассказом Кобелева, могу, однако, утверждать, что первыми поселенцами на Юконе были действительно потерпевшие бедствие спутники Дежнева, а именно та часть казаков, которая составляла отряд Герасима Анкудинова. К ним, спустя некоторое время, присоединились другие русские, вольно или невольно оказавшиеся на том берегу пролива. Но самой крупной и дееспособной группой, давшей жизнь поселению, оказались выходцы из Новгорода. Такая преемственность хорошо объясняет и сохранение грамотности и известную крепость хозяйства…»
— Дальше текст обрывается, — сказал, передавая тетрадь Василию Степановичу, Аркадий. — Есть варианты окончания, но они все густо замараны чернилами. Однако и без этого ясно, в чем состояло открытие Соболевского.
— Так вот почему он так стремился вернуть утраченный пенал, — сказал я. — В тетради был труд всей его жизни.
— И все-таки я не нахожу ему оправдания, — сухо сказал Василий Степанович.
— Точно, — сказал Боб.
Я взял из рук Аркадия тетрадь. Небольшие листы ее, в голубую линейку, были густо исписаны. Кое-где автор начинал и бросал рисовать чертежи. В одном из них я узнал Берингово море. Около мыса Дежнева стоял крестик, второй был поставлен ниже устья Анадыря. Это Соболевский отметил предполагаемые места гибели кочей…